Всех революций заморочки
Сгубил душонок рабских вал.
Огромный и несокрушимый
Себе и прочим на беду
Сметал он горною лавиной
Формаций бред и ерунду.
Тоталитарные режимы,
Монархий и республик ряд
Удар бунтующей дубины
Прилежно сваливал на склад,
Где писанных историй своды
Перевранные сотни раз
Скрывали сколько «Стран Свободы»
Вновь превратилось в «Гондурас».
Навоевавшись, накричавшись,
Испив хозяйской крови всласть,
Ни в чем так и не разобравшись
Пронырам вновь вручали власть.
И сброшенное, как казалось,
Ярмо, теснившее народ,
Опять с победой возвращалось
На шею, как привычный гнет.
Писатель Чехов, в самом деле,
Ошибся в выводах – чудак!
Раба, что в нашем робком теле
Из нас не выдавить никак.
ДВА БЕРЕГА
Стояли две высотки
в заштатном городке
У берега, где лодки
качались на реке.
Смотрелись окна в окна,
балкон открыт в балкон,
И отражали стекла
промзоны тусклый фон.
По стенам грязных лестниц
сквозь полудохлый лифт
Граффити рой облезлый
вершил безумный дрифт.
Воняло пригорелым,
котами и мочой,
Являла черно-белый
общага облик свой.
С петель слетели двери,
разломан домофон
И дополнял потери
расколотый плафон.
На лестничных пролетах
гуляли сквозняки
В углах на поворотах —
шприцы и пауки.
Служил чердак ночлежкой
для пьяниц и бомжей,
Украшен, как мережкой,
пометом голубей.
За хлипкой дверью рухлядь
скрывала нищий мир:
Облупленная кухня,
замызганный сортир.
Шкафами из фанеры
заставлен коридор.
Обчистить те пещеры
побрезговал бы вор.
Но местная алкота
и вилки, и ножи
Тащила за ворота
на опохмел души.
Здесь в бедности ужасной
и жил, и доживал,
Любил кого-то страстно,
устраивал скандал,
Растил детишек малых,
бухая как верблюд,
Замученный, усталый,
простой рабочий люд.
Курили на балконе,
пуская вниз плевки,
Следя, как солнце тонет
в излучине реки.
Как расцветают ярко
гирляндами огней
Коттеджи олигархов
и дачи богачей.
Среди садов и в роще
на дальнем берегу,
Не думая о прочих,
живут в своем кругу
Потомки «слуг народа»,
что правили всегда,
Но нынче их порода
зовется – «господа».
И жизнь