стороны, которая обнаруживается во всех тех случаях, когда их не искажают суеверие и аскетизм. Коль скоро какой-нибудь отец, сурово принуждающий своих детей к исполнение своих многочисленных приказаний то действительно нужных, то вовсе ненужных, присоединяет к своему строгому контролю над их поведением еще и совершенно несочувственное обращение с ними – коль скоро эти дети вынуждены пользоваться удовольствиями только украдкой, или коль скоро они, робко поглядывая на него во время своих игр, встречают с его стороны только холодный взгляд, а еще чаще нахмуренный брови; то власть и управление такого отца будут неизбежно возбуждать в детях только неудовольствие, если не ненависть; так что они будут постоянно стремиться уклониться от них, насколько это окажется возможным. И наоборот, отец, который, поддерживая с не меньшей твердостью все ограничения, необходимые для блага его детей, а также для блага других лиц, не только избегает ненужных ограничений, но еще дает свою собственную санкцию всем законным удовольствиям своих детей и, доставляя сам нужные для этого средства, глядит с одобрительною улыбкою на их забавы, не может не приобрести на своих детей сильного влияния, которое, оказываясь не менее действительным, чем в предыдущем случае, для данного времени, сохраняет эту действительность и на будущее время, т. е. оказывается прочным и продолжительным. Контролирующая власть этих двух различных отцов может служить символическим изображением контролирующей власти нравственности, какова она есть, и нравственности, какою она должна бы быть.
Но зло происходит тут не от одной только излишней строгости этического учения, завещанной нам суровым прошедшим. Тут есть еще и другое зло, проистекающее из практической невыполнимости его идеала. В своей насильственной реакции против полнейшего себялюбия жизни, царствующего в варварских обществах, это учение настаивало на жизни, совершенно чуждой всякого себялюбия. Но как всесильный эгоизм прежней грубой военщины не мог быть переделан многочисленными попытками безусловного подавления человеческого я в монастырях и религиозных обителях, так точно и дурное поведение нынешних обыкновенных людей не может быть исправлено установлением такого идеала самоотвержения, который выходит за пределы выполнимости для обыкновенного человека. Установление такого идеала скорее же поведет людей к отчаянию и к оставлению всякой попытки на более высокую жизнь. Старание достигнуть невозможного не только оканчивается постоянно этим способом, но в то же время еще и подрывает в людях доверие к возможному. Ибо вследствие своей связи с неисполнимыми правилами даже исполнимые правила теряют в их глазах свой авторитет.
Я нисколько не сомневаюсь в том, что теория правильного поведения, изложенная в общих чертах на этих страницах, подаст повод ко множеству враждебных суждений и толков. Критики известного класса, вместо того чтобы радоваться, что этические принципы, выведенные
