Он спал. Она ждала и грезила. По склонам
Порою звякали бубенчики скота;
С небес великая сходила доброта;
В такое время львы спускаются к затонам.
И спал далекий Ур, и спал Еримадеф;
Сверкали искры звезд, а полумесяц нежный
И тонкий пламенел на пажити безбрежной.
И, в неподвижности бессонной замерев,
Моавитянка Руфь об этом вечном диве
На миг задумалась: какой небесный жнец
Работал здесь, устал и бросил под конец
Блестящий этот серп на этой звездной ниве?
Надежда Януарьевна была почти шестидесятью годами старше меня. Я познакомился с ней весной 1976 года, мне было 17, а ей 74, но мы сердечно дружили на протяжении двадцати лет. Надежда Януарьевна, как и ее ближайшая подруга Антонина Николаевна Изергина, которую я уже не застал, – петербургские тени в слободском понаехавшем Ленинграде. Надежда и Антонина – это еще поколение, выращенное на культуре модерна и через нее связанное с большой русской европейской традицией. Антонина Николаевна была женой Иосифа Абгаровича Орбели, директора Эрмитажа, а до того – женой Щеголева и возлюбленной Пунина. И вообще у нее большая и разнообразная женская биография. К тому же она была уважаемым искусствоведом, специалисткой по живописи немецкого барокко и создательницей легендарного «третьего этажа» Эрмитажа – экспозиции импрессионистов и постимпрессионистов, которых стала выставлять с конца пятидесятых годов, наперед Москвы, при первой же возможности, а еще она была известной альпинисткой, но ценили, любили, обожали ее за другое. Красавица и бонмотистка, Антонина Николаевна была настоящим ньюсмейкером слова. Шутки и поговорки Антонины Николаевны, ее речения и прозвища сразу расходились по городу, и можно сказать, что она стала создательницей не только «третьего этажа», но и новейшего ленинградского интеллигентского фольклора. Сестра ее Мария Николаевна, может, не такая выдающаяся, но тоже очень яркая, в Коктебеле, где поселилась еще в пятидесятые годы, сотворила нечто подобное, правда, не одна, а вместе с верандой, куда несколько десятилетий подряд ходили отдыхающие «все». Стоявшая на обочине веранда, от души презиравшая Дом творчества писателей, нагло взгромоздившийся на лучшее в Коктебеле место, изобретала для его обитателей обидные клички. В русский язык твердо вошла жопис – жена писателя. Но была и писдочка – писательская дочка, и сыпис – сын писателя, и мудопис – муж дочери писателя: