А он, первый красавец на селе, Верку себе в жены взял. Неприметную такую, росточка невысокого. Никто не верил до последнего, что женится. Друзья-товарищи об заклад бились, что свадьбы не будет. А он взял – и женился!
Да что ж такого в ней было то? Так, шкет-коротышка. Хоть и одевалась не броско, да только на личико была ну такая красавица – хоть картины пиши! И росточка Бог не дал, но складная была – словно куколка! А уж работящая какая! И в поле, и в кузне молотобойцем, и по хозяйству. Да и в гулянке – первая плясунья, никто переплясать не мог. Искорка в ней была какая-то. Божья искорка. Горела она вся, словно солнышко маленькое в ней было. Вот ее-то, искорку, и углядел тогда Алексей Митрофанович. А потому и в жены взял.
И не прогадал. Вера Ильинична и женой была отменной, в хате завсегда чисто и вкусно; и матерью – лучше всех на свете. А уж бабка из Ильиничны вышла – всем бабкам бабка! И накормит, и развлечет, и убаюкает. Бывало, сказку внукам на ночь рассказывает, а Митрофаныч рядышком сидит, слушает. Уж больно хорошо Вера Ильинична рассказать могла, любой заслушается!
Ладно они с супругой жили. Хоть и не богато, но по чести-совести, чтобы от людей глаза не прятать. И детей подняли. Они, детишки, потом разлетелись кто куда, взрослые стали, самостоятельные. На то ведь и растили. И внуков выпестовали. Ладно жили.
И не сказать, чтоб вот так прям в рот друг дружке заглядывали. Всяко случалось. И размолвки, и скандалы… все, как у людей. Что по Веркиной дури бабской (а куда ж без нее?), а где и Митрофаныч маху давал. Все по пьянке–гулянке.
Митрофаныч, хоть и женатым уже был, да только натуру свою блудную никак приструнить не мог. То тут, то там по девкам шлялся. И повадился он как-то к Нельке, что на третьей улице, после работы захаживать. День захаживал, два захаживал… А третьего дня неладное почуял. Уж больно там чесаться начало. Наградила его Нелька этими м-ммм, как их м-ммм, вошками, что там. Ух и скандалище тогда Верка ему учинила! Чуть не разбежались.
– Все, как по заказу, – вновь в раздумья вмешался мужчина в светлом, – убедитесь сами.
С этими словами он распахнул папку на нужной страничке и протянул Митрофанычу. А там тем же стройным знакомым почерком было написано: «А если при живой жене в блуде меры мне не будет – пусть станется хворь мне какая, деликатная, излечимая».
– Как видите, сами заказали, сами и получили, – как бы с поддевкой заметил мужчина в светлом, – и деликатная, и излечимая.
– Уж да… – то ли сказал, то ли подумал Митрофаныч. Уже и не разберешь, что сказано, а что, как наяву, помянуто.
Но прощала ему, гуляке, Вера Ильинична его поступки срамные. Потому как любила очень. И женщиной мудрой была. Мужик гуляет – что кобель по селу носится. Погуляет, погуляет, да домой обратно вернется, избу сторожить.
А уж когда Митрофаныч всерьез занедужил – не до гулянок, жена его верная подле него была, обхаживала. Если бы не она, Митрофаныча бы уже давно ногами вперед