Пластунам привычно брать ловкостью, выносливостью и хитростью, меткостью стрельбы своих тихих луков, приемами хитрой смертоносной борьбы, что не нужны гигантам-дружинникам, а пластунам-то самое оно то. Дело у них сложное и тяжелое: дальние рейды в город, поиск тайн для Семинарии, слежка за врагами, постоянные ночные походы там, где и десяток дружинников пройдет с трудом. А Дунай и его товарищи ходили и возвращались. Такие они, пластуны: злые, как колючки, и такие же цепкие, как доходит до жизни. И глупостей не делающие. Но вот коса нашла на камень, иначе как объяснить желание Дуная, заставляющее его ждать сна караульных. Хотя с ним-то как раз вовсе по-другому вышло. Может, что из-за этого он и ждал предрассветного часа?
Отец его, ушедший к Перуну уже давно, встретил как-то мать Дуная и полюбил. И даже жить начал с ней семейно, хоть и противилась часть дружины, семей не имевшая. Мол, Иван, зачал ребенка, и хватит. Только не тут-то было. Отец пользовался у самого князя знатным уважением за отъявленную храбрость в боях. Мать Дуная он любил, а как сын родился, так совсем души в нем и в жене не чаял. Да и князь разрешил матери с сыном и мужем быть рядом, тут дружинные и успокоились. А потом приключилась беда. Вышла мать в мирный и тихий день на стену, решила посмотреть на город и отца повидать. Тут только ее и видели. Сдернули нео арканом Марью со стены и утащили. Пока поняли, что за женщина была, пока отцу сказали… Пропала она, сгинула среди руин.
Дунай скрипнул зубами, ненавидяще уставившись на храпящих вповалку мохнатых. От дальнего костра донеслось приевшееся «не надоело?», в ответ рыкнули, что, мол, нет. Рука с хрустом вцепилась в роговую ручку поясного ножа. Захотелось бежать туда, резать, кромсать, рвать на куски ненавистных уродов, лишивших обоих родителей. Но пока не время, сидят мохнатые и не спят, чутко слушают, ловят воздух и ветер вывернутыми ноздрями. Ничего-ничего, он подождет. И Кремль чуть подождет, ведь Дунай вернется в любом случае, это пластун знал точно.
Тело затекло, не шутка – пролежать столько в каменной щели. Только пластун всегда готов к такому повороту. Дунай чуть прижал голову вниз, подбородком достав до груди. Воротник куртки, гладкий, затертый до блеска, оказался совсем рядом с зубами. Прямо перед ними, притянутые нитками, выпирали несколько горошин. Спасибо монахам из Семинарии, сделавшим из печени рукокрылов мягкую смолку, разгоняющую кровь по жилам и мышцам. Дунай зубами очень тихо перетер плотные нитки, взял горошину языком и надкусил. Во рту ненадолго вспыхнуло обжигающе горячим и горьким, стянуло нёбо, заставило сердце колотиться быстрее. Оно отбило с десяток ударов, и мышцы начали наливаться теплом, чуть сокращаясь и покалывая под кожей.
Оставалось