В зале настораживающе тихо. Я не решаюсь зайти внутрь и лишь слегка приоткрываю дверь. Дакота сидит на полу в тренировочном костюме, обняв себя за тощие колени, и смотрит вниз. Она не плачет, ей просто грустно. И осуждать ее за это глупо. Печаль здесь обоснована. Ее громкое и неспокойное дыхание, словно она только что делала разминку, эхом проходит по стенам.
Собрав всю волю в кулак, она подходит к зеркалу и внимательно разглядывает себя в отражении. Ее волевой, но слегка потерянный взгляд, блуждает по трясущимся рукам и ногам. На секунду она хмуро сдвигает брови, прикусывает губу и сжимает кулаки. То ли презрение, то ли сомнение становится последним решением.
Дочь включает какую-то грустную мелодию и неуверенно начинает танцевать. С каждым шагом ее действия становятся сильнее, напористее. В ее плавных движениях чувствуется незабытая грация. Она, будто забывая о гравитации, парит над полом, как птица, раскинув руки в стороны. Столько энергии и одновременно боли в этой пластике! Даже я, полный чайник в делах хореографии, замечаю это.
Она так похожа на Мередит…
***
Если бы я была способна уничтожить себя танцем, то это произошло прямо сейчас. Чувствую натянутое, как струна, напряжение, каждую ноющую мышцу в своем теле. Все болит, в том числе и душа. Она знает, что чего-то не хватает… И я знаю, чего, а точнее, кого.
Эти движения мы придумывали вместе с мамой. Я помню ее советы, ставшие настоящей находкой. Я помню каждую связку, предложенную ей. Я помню, как мы вместе повторяли куски хореографии у нее в студии.
Как же мне тебя не хватает, мамочка…
Густая пелена слез заставляет остановиться, и я обездолено падаю на пол.
– Доченька, т-с-с, все хорошо, не плачь! – Мягкая рука отца утешающе касается моего плеча.
И я благодарю Господа за то, что он дал мне шанс все исправить. Он подарил мне возможность все ему сказать, попросить прощения. И он простил меня. Простил свою никчемную плохую дочь, несмотря на все гадости, сотворенные раньше. Каким же должно быть большим сердце, чтобы так поступить?
Вот уже как два месяца я не скандалю, не закатываю истерик, не убегаю из дому. Я не чувствую себя счастливой, но и несчастья в моей жизни больше нет. Я успокоилась. И, самое главное, перестала ненавидеть ее. Я отпустила ее. Наверное…
– Я уже не плачу, пап, – вытирая мокрую щеку, скулю я.
– Ты так красиво танцевала. Мне очень понравилось.
– Правда? Мне казалось, это выглядит ужасно.
– Ты что?! Не говори так, потому что это глупое заблуждение. Я знаю, что это сложный вопрос, но мне следует его задать… Ты уверена, что не хочешь вернуться к учебе?
Мельком смотрю на свое отражение. Вот она я. Внешне все та же, но внутри разрушена. Я больше похожа на куклу с неисправным механизмом. Ноги сломаны, а нужно бежать, чтобы не угодить в лапы саморазрушения.
– Я не знаю, это сложно. Да если бы и захотела, то поздно. Учебный год уже начался.
– Думаешь, поезд ушёл? Пустяки, придёт следующий. У тебя куча попыток,