Какая-то из подружек шепнула матери, что у дальнобойщиков в каждом городе еще по одной жене есть, а может, и не по одной. Такие жены считаются «гражданскими». Вот и думай, дуреха, когда ты ему совсем надоешь, с кем он тогда останется.
И тогда матушка объявила отцу, что больше ни в один рейс его одного не пустит. Будет везде ездить с ним рядом. Во всем будет ему помогать и будет охранять то добро, которое он возит.
Так с восьмого класса я стала жить самостоятельно.
А когда родители приезжали из рейса, они отсыпались почти сутки, а потом опять за свое принимались, без водки никогда за стол не садились. И бегали за ней, окаянной, наперегонки. Потом меня за этой отравой посылали. Я у них на посылках была, когда они уже были не в состоянии ногами двигать или что-либо связанное сказать.
Мать была счастлива – всегда и всюду с мужем. Да и скандалов промеж них никогда не было. Все удивлялись – ни одной драки, жизнь без ругани, без злобы – ничего такого у них не было.
Бывало, идут они в обнимку по поселку, песни поют на два голоса, улыбаются всем, раскланиваются и не ведают, что вдогонку о них люди говорят.
На меня никто из родителей внимания не обращал, как будто я не их дочь, а так, нечто отдельное и неопределенное.
Конечно, надзора за мной никакого не было, училась я, честно говоря, еле-еле, да мне в шестнадцать лет и не до уроков было. Одни парни и танцульки в голове. На танцы ходила почти каждую субботу и воскресенье.
Забыла совсем сказать, что у меня ведь бабушка была еще жива. Матушка моего отца. Жила она недалеко от нас, но к нам крайне редко заходила. Она, как и я, тоже стеснялась, что сын ее с невесткой пьют целыми днями, в квартире грязь, как в хлеву.
«Бедная ты моя, вот горе-то какое, настоящие забулдыги, а не родители, позорят и меня, старую, и тебя, внучка, ославили на весь поселок».
Бабушка меня подкармливала, конфеты покупала, а к празднику всегда мне новую обновку кроила. Шила она все на руках, машинок не признавала. И так красиво выходило у нее – загляденье!
Была она маленькой и худенькой, как птичка, вся светилась. А годы за ее плечами были прожиты приличные.
Собралась она как-то весной поехать к младшему сыну, к моему дяде, хотела посмотреть на него, на всю его семью, на внуков. Говорила, что едет к ним в последний раз. Как чувствовала: оттуда она уже не вернулась. Там ее и похоронили.
Как-то в середине полугодия, у меня как раз зимние каникулы были, в нашей комнате прозвучал настойчивый звонок, а потом забарабанили в дверь. Я пошла открывать, смотрю на пороге незнакомый мужичок стоит. И говорит мне: «Ты что ли Татьяной Емельчук будешь? – Я махнула