Анне-Лине, или Аннели, как она сама любила себя называть, совершенно не умела ориентироваться по своему жизненному компасу, как выражался ее отец. Например, когда лучшие мужчины стояли справа, она непременно поворачивала голову налево. Покупая одежду, она всегда предпочитала прислушиваться к внутреннему голосу, а надо было всего-навсего посмотреть на себя в зеркало. При выборе специальности она руководствовалась в большей степени краткосрочными, нежели долгосрочными перспективами, и в конечном итоге оказалась в ситуации, которую никак не могла предсказать и пожелать для себя.
После череды унылых отношений Анне-Лине очутилась среди тридцати семи процентов взрослых датчан, страдающих от одиночества, которое пыталась «заесть» большим количеством вредной пищи. В результате она испытывала постоянное неудовлетворение по поводу расплывшейся фигуры и почти невыносимой усталости. Но самым неприятным из всех жизненных просчетов была опостылевшая работа. В молодости, подверженная влиянию юношеского идеализма, Анне-Лине считала, что работа на социальном поприще принесет огромную пользу обществу и личное удовлетворение ей самой. Откуда ей было знать тогда, что новое тысячелетие начнется с волны опрометчивых и необдуманных политических решений, которые приведут к тому, что она окажется в тисках так называемого сотрудничества с некомпетентными чиновниками среднего звена и столь же далекими от жизни несговорчивыми политиками? На протяжении всех этих лет ни она сама, ни ее коллеги не имели ни малейшего шанса идти в ногу со всевозможными директивами, распоряжениями и не успевали вникать в новые аналитические возможности, беспрерывно спускаемые сверху сотрудникам центра, тяжелым бременем ложась на плечи персонала. И в конце концов Анне-Лине оказалась в сердцевине сложнейшей системы социального обеспечения, которая была совершенно не организована и зачастую приходила в противоречие с законодательством. А аппарат, призванный распределять социальные блага, кажется, вообще не был приспособлен для адекватного функционирования. Многие коллеги слегли со стрессом, как и сама Аннели. Два месяца она провела дома под одеялом, наедине с мрачными депрессивными мыслями, совершенно лишившись способности концентрироваться на самых простых занятиях. А когда наконец вышла на работу, ей стало еще хуже, чем прежде.
Анне-Лине очутилась в трясине пренебрежения со стороны политиков, а люди, обращавшиеся в центр, все так же нуждались в средствах к существованию и в той или иной степени способствовали закладыванию громко тикающей бомбы под существующую систему, материально обеспечивавшую в том числе и группу в основном молодых женщин, которые никогда ничему не обучались и вряд ли были способны к обучению.
Аннели возвращалась домой недовольная и смертельно усталая. И вовсе не потому, что на износ трудилась для пользы дела, а по той причине, что не делала этого. И этот день также не стал исключением