– Раздеваться я тебе не разрешал!
– Но мне жарко, – сквозь слезы сказала она.
– Говорить я тебе тоже не разрешал! – сказал я спокойным тоном и пошел обратно на кухню.
Она принялась плакать еще больше, завывая на всю квартиру. Мне было жаль ее, но мое снисхождение ее бы ничему не научило.
– Хочешь плакать, стань вон в тот угол, повернись лицом к стене и плачь! – резко сказал я, снова подойдя в прихожую.
Она начала снимать ботинки:
– Говорю второй, последний раз, раздеваться я тебе не разрешал! Я разрешил тебе пойти в угол!
Айя неуверенно, виновато и с непониманием происходящего, пристально глядя мне в глаза, медленно пошла в сторону указанного ей угла, оставляя за собой грязные следы на паркете. Пока она шла, я не сводил с нее строгого взгляда, и как только она стала в угол, вернулся на кухню и залил вскипевшей водой заварник с чаем. Затем я открыл холодильник, достал подаренный рестораном шоколад, отломил чуть меньше от половины плитки, положил его на тарелку и сел в кресло. Включив телевизор, я начал пить чай с шоколадом и переключать каналы в поиске интересного фильма или передачи. Айя в это время всхлипывала в правом углу в нескольких метрах от меня. В зале был выключен свет, поэтому из-за телевизора я почти ее не видел, только очертания мокрого и грязного котенка, принесенного с улицы, плачущего в углу по пока непонятной мне причине.
Прошло около сорока минут молчаливого стояния и всхлипывания в углу. Я заметил, что она начала уставать – мялась с ноги на ногу, облокачивалась грязной головой на стену, выпрямляла и снова сутулила спину.
Усвоив утренний урок, я решил, что в первую очередь ее нужно научить перестать стесняться меня и "играть" в общении, она должна стать откровенной и открытой, и я решил научить ее этому, правда очень своеобразно.
Встав с кресла и выключив телевизор, я включил свет в гостиной. Затем я снова сел в кресло и сказал Айе:
– Подойди сюда и стань ко мне лицом!
Она сначала повернула голову и дрожа неспешно пошла в мою сторону. Стоя в углу, она вытирала слезы и сопли рукавами и руками, поэтому вся белая куртка была в характерных пятнах. Она подошла и стала в метре прямо передо мной.
– Раздевайся! – спокойно и строго сказал я, глядя прямо ей в глаза.
Не поднимая глаз, она сняла грязную куртку, затем принялась за ботинки, не выпуская куртку из рук. Сняв обувь, она положила куртку сверху и отставила все в сторону. Дальше она засунула ладошки рук в карманы джинсов и замерла.
– Я же сказал, раздевайся! – уже громче и резче сказал я.
Она подняла глаза и исподлобья нагло переспросила:
– В смысле?
– Я не разрешал тебе говорить, я сказал тебе раздеться. Когда