Ротмистр. Евгений Акуленко

полагается уроженцу монгольских степей, и приземист, будто дубовый пень. Силой же обладал чрезвычайной. Ладонью в стену гвозди вгонял, да их же пальцами вытаскивал. Мог опрокинуть за рога быка-трехлетку, а однажды приподнял в одиночку воз с мукой, да так и держал, пока ездовые сломанное колесо меняли. Еще владел Шалтый секретами особой борьбы, где насобачился не рассказывал, всяко где-то на родине на своей, но только никто его в рукопашной одолеть не мог. Он вообще говорил мало, поначалу и думали – немой. Только во сне, бывало, начнет по-своему лопотать быстро-быстро, словно боится не успеть куда. А что говорят ему, выслушает внимательно, поклонится и все сделает, как надо. Имел Шалтый еще одну особенность, начисто лишил его Всевышний эмоций. Ни разозлить, ни рассмешить его никогда не удавалось. И ничто не могло монгола испугать. Уж как только не пробовали, ни с того, ни с сего тарелки позади него били, в таз медный молотком стучали, из ружья даже палили – обернется Шалтый, посмотрит, как на пустое место и дальше по своим делам идет. Ничего ему не стоило, скажем, в полнолуние по лесу прогуляться под волчье завывание, или, уж коли в этом нужда, могилу раскопать – покойного потревожить: умение, надо сказать, незаменимое.

      Откуда-то из-за спин стрелков со взведенными револьверами задумчиво проскрипел дед Опанас:

      – Сдается мне, что там кобольд… А зараз, неплохо было бы держать наготове рябиновый крест…

      – А-а, – Ливнев досадливо крякнул, – тут не угадаешь, что держать наготове, – Ливнев передразнил деда, – рябиновый крест или осиновый кол… Открывай, ребята!

      Дверь распахнулась. Из темноты на свет шагнуло нечто мохнатое, одетое в лохмотья и мерзко пахнущее. На него тут же набросили сеть и повалили. Трое дюжих хлопцев пытались совладать с ревущим дурным голосом, брыкающимся и царапающимся существом. Дед Опанас протиснулся вперед и в секунду успокоил существо, ловко ткнув тому пальцем куда-то в шею.

      – Только сдается мне, – молвил дед, – что это никакой не кобольд, а обычный смерд…

      В дверной проем, бесшумно, будто призраки, устремились несколько человек с фонарями. В углу завозился, приходя в сознание, трактирщик.

      – Господин Кутейщиков, если не ошибаюсь? – поинтересовался Ливнев негромко, но весьма зловеще.

      Трактирщик часто-часто закивал. Ливнев жестом велел вынуть тому кляп и продолжил:

      – Это кто?

      Кутейщиков взглянул на лежащего «кобольда», сглотнул и севшим голосом поведал:

      – Это?.. Это братец мой, Степка… Дурной он… Самасшедший стало быть… По-людски и говорить не умеет. Ревет, аки зверь. А только он добрый, мухи не тронет…

      – А куда ты, ирод, мальца вел? Отвечай! – набросился на трактирщика дед Опанас. – Да в глаза мне гляди, душегубец!

      – Так я того… стало быть… кваску холодненького, – замямлил трактирщик и осекся.

      В погреб ввели слегка помятую дамочку. Даже при тусклом освещении было видно, как помутнели ее зрачки. Руки безвольно свисали плетьми,