Портрет неидеального мужчины. Вероника Торгашина

опустилась на корточки и перебрала карандаши, вывалившиеся на паркет. Когда-то очень давно она не представляла своей жизни и себя саму без рисования. Даша любила рисовать все, что видела и что казалось ей необычным, интересным, – это могла быть кошка, закат солнца, проходящий мимо абсолютно незнакомый человек. На первом курсе, начав встречаться с Андреем, Даша приняла решение расстаться со своим хобби, невзирая на то, что рисовала еще с начальной школы. Она рассудила, что у нее ничего толком не получается и что знаменитым, да что там – на худой конец, добротным художником ей не стать никогда. Она убрала все работы, которыми папа годами увешивал дом, на чердак; альбом и карандаши, которые обычно всегда были у нее под рукой, Даша хотела выбросить, но почему-то не решилась и спрятала их в шкаф, а потом забыла.

      Предварительно стряхнув с обложки клок паутины, Даша распахнула альбом и почему-то осторожно коснулась пальцами пожелтевшей английской бумаги. Бумага немножко зернистой на ощупь. Широкий луч густого света, проливаемый энергосберегающей лампочкой из ночника на ковер, позолотил ее, отчего эта желтизна стала казаться признаком не дряхлости, а таинственности и благородства. Рука Даши инстинктивно схватила один из карандашей – все они были заточены, как иглы; Даша затачивала их канцелярским карандашом, чтобы они дольше сохраняли остроту лезвия. Она и сама не заметила, как из-под шипа стержня на мистически сияющей бумаге появились глаза. Его глаза. Добрые, выразительные, чуть узковатые. Воплощение ума, честности, искренности, интеллигентности… Черный графит не способен был воссоздать их синеву, но штришки морщинок в уголках век и даже точечную тень от ресниц Даша изобразила с легкостью, как будто все это время не выпускала карандаши из рук. Затем появились брови – широкие и сосредоточенно опущенные, что напоминали каменные утесы, отточенные временем и жестокими ветрами, под которыми скрывались родники с целебной водой.

      Линии носа и губ, обрамленных темной бородкой, Даша прорисовывала дольше, тщательнее, стремясь достичь хотя бы малейшего сходства, пускай и осознавала, что не способна на это. Когда она завершила работу над чертами лица и приступила к волосам, то вдруг поняла, что совсем не имеет сил. Даша еле поднялась с пола, на котором просидела все это время, скрючившись над альбомным листом, и вернулась к своей кровати. Экран телефона, валявшегося на подушке, показывал «04:10».

      Ночь пропала, подумала Даша, почему-то без какого-либо сожаления. Она собрала с ковра карандаши, альбом, забралась в полуразобранную постель и попробовала все же закончить портрет, следуя старой детской привычке доводить все дела до конца в тот самый день. Но переутомление и караван всевозможных, сменяющих друг дружку мыслей все-таки, с запозданием, сделали свое дело. Даша крепко заснула.

      Казалось, ее сон продлился всего полчаса, поскольку она открыла глаза так резко и так широко, словно не спала и минуты. В комнате было довольно светло, хотя и свет