– Потерпел бы, – возражал Яков упавшим голосом. – Подпоручикам везде дурная служба.
– Может, тебе тогда в строевую? – тяжело спросил Богданов. – Быстрее продвинешься.
– Яше нельзя в строевую, – игриво покачал пальцем Траскин. – Команды «н-на-на-ружье» в уставе не существует. Может, тебе в придворную? Мундиры у них – ах!
– Ага, ждут его при дворе. – Это явился пятый из их компании, игрок и задира Кожевников. – Сам заика, и тетушка купчиха.
– Что вы заладили вообще? – рявкнул Богданов. – Служится и служи себе.
– Ты-то не собираешься уходить в отставку?
– На что я там буду жить? – Богданов придвинул к себе котелок трактирной ухи, опустил голову, вычерпывая остатки обеда. Богданову не светило никакой деревни в наследство.
– Да уж, пошагаем. Шааагом марш! нааа фрунт! нааа ружье! И так лет тридцать. Смирнааа! – Кожевников устал паясничать, сел рядом, достал вторую ложку. Богданов подвинулся, давая ему место; уныние на квадратном лице сменилось смирением.
Они развлекались, как и положено в столице: ходили смотреть «Роланда» Дидло, восхитились Истоминой, поднесли ей в складчину корзину цветов и поздним вечером подкатили к заднему двору балетной школы. Через час Яков завоевал себе нимфу из третьего ряда. Нимфа расплетала тонкие косы, голые плечи пахли пудрой, потом и свечами. Она скоро расстегнула ему мундир, а он все путался в лентах корсета, в панталонах со сводящим с ума разрезом; нимфа хрипло смеялась и гладила его по голове.
Утро было дурное, похмельное. Позолота и тюль в дневном свете казались дешевками, да и нифма был никак не Эльвина Лилеева, как на афише, а Матрена Еремина, крепостная графа Юсупова, который ее за немалую цену сдавал театру в аренду. Яков ехал домой смурной. Наемный извозчик правил неровно; сани трясло и мотало. Можно бы записать этот вечер в плоды просвещения – никогда раньше он не имел чужой собственности в этом смысле. Матушка не покупала девок, считая все крепостное племя лентяями. Но голова болела, и нимфу было жалко. Он обещал ей шелковую шаль; недельного жалованья было жалко тоже. Яков подумал, что сказал бы про это князь Евгений, и сморщился от досады – так зависеть от мнения сослуживца!
К вечеру протрезвел, развеялся. На днях установилась зима, экипажи переставили колеса на полозья и гоняли в три раза быстрее летнего. На Фонтанке соорудили каток, на Неве – ледяные горы. Они ходили туда гулять с компанией из Гарновского дома, уговорили трех француженок из модной лавки на Морской и катались в обнимку с ними. Над гвардейским Петербургом пронеслась гроза – великий князь