– Все готово.
Пока ящик с останками опускали на дно, я сожалела, что не выучилась, как мечтала в детстве, на археолога. Это было бы чертовски символично: тот, кто раскапывает землю в поисках тайн, рано или поздно отдает ей свои секреты, упокоившись в персональном раскопе. Но жизнь в целом намного прозаичней, чем хотелось бы.
– Сочувствую твоему горю, – внезапно донеслось у меня из-за спины.
– Простите? – я обернулась на голос и увидела мужчину средних лет в очках, джинсах и клетчатой рубашке. Одежда была слишком легкой для весны.
– Тяжело смотреть на собственные похороны. Я вот не смог. Остался дома. А ты молодец, держишься.
– Спасибо, – я слабо улыбнулась. – По правде говоря, на одном честном слове держусь…
– Понимаю. Меня зовут Денис.
– Катя.
– Все пришли?
– Нет… Одного человека… не хватает.
– Знаешь, похороны – это непросто для всех. Не каждый может вот так прийти, для некоторых это большое испытание. Но те, для кого ты был важен, приходят навестить потом, в одиночестве. Ты не переживай, обычно нужно просто подождать.
– Надеюсь… Может ты мне скажешь. Я умерла, мое телотолько что закопали, от меня ничего не осталось, но… Я все еще хочу есть. Это нормально?
– О да. Это как фантомные боли: остаточные ощущения. Твоя нематериальная часть запоминает последнее сильное физическое ощущение и транслирует его еще некоторое время.
– Тогда, должно быть, лучше всех приходится тем, кто умер во время секса, – ляпнула я, не подумав, и поспешно прикусила язык.
Денис расхохотался.
– Да, наверное, но я лично пока таких не видел. Это все равно что выиграть джек-пот – большая редкость. Не волнуйся, чувство голода пройдет.
Он немного помолчал и перевел тему.
– Пойдешь на поминки?
– Думаю, нет. Я уже все слышала. Я знаю, что будут говорить, что мама будет беззвучно плакать, что меня назовут замечательной, славной девочкой.
– Что, ничего другого не вспомнят?
– Боюсь, нет.
– Тогда остаться тут не худшая идея. Могли бы хоть фантазию проявить.
– Да уж. Я лучше подожду. Сколько там положено ждать опоздавших?..
Время вело себя со мной странно. Три первых дня после смерти, которые я провела дома, были до того насыщены, что слились в один сплошной кошмар из страданий моих родственников и бессмысленных, но привычных действий. Мне было душно и жарко, хотелось ветра и свежего воздуха, которого не было в этом измерении. Помню, как меня довели до исступления разговоры и, что хуже, молчание родителей и я, не выдержав, пошла умыться.
Я очнулась, когда пыталась повернуть кран, а руки проваливались сквозь блестящий металл. Ладони не могли коснуться воды, а обувь по середину подошвы проваливалась в пол. Я старалась об этом не думать, но каждый день складывался из таких деталей, иголками впившихся в память и твердившими: никогда, никогда больше, ты никогда больше не сможешь, никак, даже не пытайся…
Теперь