Сказы Капкыдадыча. Евгений Васильевич Лучинкин

молоком, тебе, конечно, не до сурьёзных разговоров. Но знавал я одного мужика, который к огурцам ещё и редьки с луком добавит, а к молоку кваса, и хоть бы хны. На редкость крепкий был человек. Одно слово – от земли. Звали его Фёдором.

      Помыкался Фёдор в городе, да что-то там ему не глянулось. И вернулся он в свою родную деревушку Пятаково, где осталось с десяток покосившихся от бесхозности хат. Не откладывая, устроился механизатором. Правда, в бригаде их всего двое было – он да Филимонов-бригадир. Тоже чудак добрый. Все совхозные давно в районный центр перебрались, где и газ, и горячая вода, а этот, упёртый, построил на отшибе добрый хутор и не дал в Пятаково сельсовет упразднить. Там же подвизался пахать двадцать пять гектар под пшеницу, да с пятнадцать силосных. Всё ж показатели.

      Хозяйство своё Фёдор решил приводить в порядок ближе к осени, только поднял целые ещё ворота и направил калитку.

      Как-то спит он в избе, и видится ему дедок, что заходит прямо сквозь стену, усаживается в его ногах на кровати, чего-то тихо при этом болбочет и со строгостью поглядывает на спящего Фёдора. Тот ногой шевельнул, проснулся, а старичок-то не пропадает. Сидит, маленький такой, весь бородёнкой обросший, и волосы у ней словно паутинки.

      Фёдор со сна хмурый всегда, но тут на него нашла растерянность вместе с обморочной робостью.

      – Ты хто такой?

      Старичок цыкнул невидимым зубом.

      – Спрос! Вот кто!

      Фёдор подогнул ноги и помахал ручищей перед глазами.

      – Домовой что ли?

      – Кому домовой, а кому – чумовой.

      Дедок боком подплыл к Фёдору и безбоязненно устроился у него на груди. Тот было попытался освободить руку из-под одеяла, а тело словно инеем подёрнулось, пошевелиться не может. Раз дёрнулся Фёдор, другой – ничего не выходит. Дедок-то всё ближе, вот уж у самого лица, и своим пахоточным дыханием веет, как душит. Разлепил губы Фёдор и с трудом прошептал:

      – Чей же ты будешь, старичок? Уж не дед ли Пыхто?

      Дедок вздрогнул и на мановенье растаял в воздухе, появившись из-за подушки.

      – А ты откудова меня знашь?

      Фёдору вроде как полегшало и задышалось легче.

      – Бабка Кузьминична мне, малому, про тебя толковала.

      Фёдор душой не кривил, но рассказы крёстной помнил смутно, говорил, только бы отвлечь внимание незваного гостя, да с размаху хватить его кулаком.

      – Кузьминична, говоришь…

      Выпуклые глаза домового затуманились и засветились охровым.

      – Х-хыы. Поскакуха была хоть куда.

      Фёдор даже поперхнулся, и забыл про ухищрения.

      – Да ты о чём, запара? Она же в Покров пятнадцать лет как на погосте лежит. А может, щас и поболе?

      Дедок вяло увернулся от освободившейся ручищи Фёдора, и, не обидевшись, отпрянул к печке, где задумчиво устроился на лавке.

      – Эт как посмотреть. Я её, голубушку, токмо-токмо со свету отправил. Так последнее время с ней и коротали, покамест еёный домик совсем не разъехался.