Младший сын Олежка был где-то посередине между братьями. Его внешний облик несмышлёныша, невинные глазки абсолютно не соответствовали его характеру. Он совершенно тихо, невозмутимо, не издавая никаких лишних звуков, мог бесшумно в одно мгновение исчезнуть и оказаться там, где ему не следовало быть, заставляя нас постоянно пребывать в напряжении и начеку. Для него не существовало преград, он всюду просачивался, как вода. Я называла его быстроногим оленем. Только поручу ему сходить куда-нибудь по делу, он в одно мгновение успевал сбегать и уже продолжал заниматься своими делами. Олежка настолько был самостоятельным, что когда закрыли наш экспедиционный садик, а место было только в садике, расположенном слишком далеко от нашего дома, то мы решили подержать его годик дома. Он заправлял постели, убирал разбросанные вещи братьев, мыл посуду. Когда говорила ему, пусть братья сами убирают за собой, он отвечал, что любит наводить порядок. Он спокойно занимался своими делами и даже ходил в гости к соседям по площадке попить чайку. Ему было всего пять лет. Где-то в таком же возрасте их папа наотрез отказался ходить в садик и точно так же спокойно сидел дома, занимаясь домашними делами до школы. Но мы Олежку в шесть лет всё же определили в садик, чтобы подготовить его к школе. Думаю, самостоятельность наших детей оказалась наследственной, но также была укреплённой нами.
Помню один случай, который меня удивил и очень удручил, и не зря, как потом оказалось. Я как-то увидела на нашей улице плачущего мальчика. Он учился уже в классе третьем, но потерялся недалеко от своего дома. Я отвела его домой, шокированная таким обстоятельством. Детвора обычно носилась по всей округе, шли толпой в школу, а моим приходилось не по одному разу ходить в посёлок: то в музыкальную школу, то на какие-то секции. В школу мы отводили их всего лишь один раз – первого сентября в первый класс, а потом они ходили только сами. Этот же мальчик заблудился,