– Расскажи, Вань, как все было? – и она еще ниже опустила голову.
– Да я особо-то ничего и не помню, малой был совсем, – задумался парень. – Я у цыган недолго прожил, они меня продали, как крепостного одному барину.
Сонька вздрогнула всем телом, и вся внутри как будто сжалась, чувство, которое она так долго таила в себе и прятала, с новой силой вырвалось наружу, заполонив с собой мир. Это было чувство глубочайшей вины, разъедавшее ее совесть, она не могла извиниться, слово «прости» казалось ей нищим и слабым. А ведь это она его бросила там, это она не допрыгнула до телеги, да и чего там таить, это она не остановила его, когда тот рванул навстречу к табору. Чем больше она думала об этом, тем сильнее укутывало ее это чувство, ладошки холодели, а лопатки жгло. Иван хоть и заметил перемену в лице Соньки, но продолжил свой рассказ:
– Жил я у барина своего все это время, и поначалу-то было не привычно, и даже как-то тяжело. Но потом, ничего, свыкся. У него жена была, Евдокия Филипповна, но померла она, когда мне второй десяток только пошел, от какой-то болезни. Сын у них был один, я только к ним поступил, когда того в рекруты забрали. Так я и стал у Александра Митрофаныча один из близких. Он меня в свою библиотеку пускал, никого не пускал, а вот мне дал такое права, я сначала и не понимал, чегой-то он. Только, когда постарше стал, понял. Он ко мне как к сыну относился, остался старик один, без жены, сын ему после смерти матери писать перестал. Ясное дело, в Санкт-Питербург служить уехал, думал тогда я, но все же нехорошо отца забывать. Так мы часто вечера вместе проводили, звал меня к себе и читал свои любимые книги. А я чего – сидел да слушал, по первой скучно было, нудно, а потом я пристрастился и уже каждый день ждал, когда же вечер наступит. На охоту с собой брал. А я так ему служил, от сердца, правой рукой его был. – Иван на какое-то мгновение замолчал и задумался. Они продолжали не спеша брести вдоль берега. – А однажды вот случай какой произошел. Он на охоту снова поехал, и я, как всегда, подле него, собак пустили, хорошо было. А потом, что-то лошадь испугало, Александр Митрофанович не удержался в седле да упал, а ружье-то заряженное было, в общем, прямо тебе скажу, в плечо его, старика. Он повалился, орет на крик, пару его крепостных мужиков, как наседки, носятся вокруг – а ты ж знаешь, меня папка с детства всякому учил, ну я рукав-то от рубахи отворотил да перевязь ему сделал. Все как надо, – не без гордости рассказывал Иван, – подсобил ему, на лошадь, да домой. А там лекарь уже поспел, суета. Я рядом был, то воду принести, то полотенце чистое. Так врач прямо и говорит: «Это, – говорит, – Александр Митрофанович, ангел ваш, не иначе», – говорит, значит, а сам на меня кивает, – он-то вам кровушку остановил, с таким ранением