И мы тотчас размыкаем связь.
Чуть поостынув, я слышу Гитино:
– Хельмут, всё моё тряпье сожги во дворе. И беспременно чтобы земли не касалось. Там, конечно, не одна кровь, но всякое прочее. Проследишь?
Я кивнул, едва ли понимая ее слова. Мы оба еле дышали, однако отчего-то улыбались, как парочка заговорщиков.
– Знаешь, как нашу малую шуточку называют суны? «Тот, кто разбил ворота крепости тараном, остаётся в ней, чтобы владычествовать».
– Как длинно-то, сэниа. Теперь я с вами в расчете?
– Скорее опять задолжал. Да ты не бойся, жидовских процентов не потребую. Одевайся пока и мне позволь то же.
Она уходит, я поспешно натягиваю всё, что раньше сбросил. Открываю внутренний засов соседней двери, плотно запираю смежную.
В своей камере меня ждет сэниа Марджан: густо-синяя камиза и такие же шевровые башмачки.
– Я вас слушаю, высокая сэниа.
– Хельмут, я хочу увидеть твой Торригаль.
Снова и снова на том же самом месте…
– Что, плохая примета? Я могу его сглазить?
– Нет, высокая сэниа.
– Что ты затвердил – «высокая» да «высокая». Гита я.
– Да, сударыня Гита.
– Раз я сударыня – повинуйся. Объясни хотя бы.
– Вы устрашитесь.
– Он что – на вид еще паскуднее здешней твоей выставки?
– Нет. Но…
– Но пытать меня вам не приказано. Слушай, я завтра только и буду, что на твой нагой двуручник пялиться. Оно тебе надо?
– Меч не здесь.
– Уж думаю. Ты его возле постели держишь. В палисандровом футляре с алой бархатной обивкой. Дед выдал.
– Пойдемте, – решаюсь я.
Беру ее за руку и вывожу на ночной воздух, отворяю дверь, ведущую наверх, в спальни. У действующего мейстера всегда комната отдельная, даже если вся прочая семья спит в одной светлице вповалку, а наш дом для нас велик.
…Торригаль ныне спит в широком ларце отдельно от своих ножен – в ложементе две выемки. Всё то время, что я был не занят с сэнией Марджан, я в поте лица правил оба лезвия, хотя они и так были безупречны и могли разделить надвое парящую в воздухе пушинку. Он великан: почти пяти футов общей длины, прямой широкий клинок с притупленным острием, удлиненная рукоять – на две широких мужских ладони. Рукоять обтянута акульей шагренью со светлыми костяными бугорками – чтобы ладонь не проскальзывала, – и увенчана позолоченным навершием. Крестовина широка и пряма.
– Он прекрасен, – говорит сэниа. – Серебряное зеркало Луны, золотое яблоко Солнца… Разве можно его бояться? Быть может, только из-за того, что у него два лица. Двуликий Пхурбу