– Так-то лучше, чем жалится. Всерьез-то не дашь себя обьегорить, да еще и по пустякам. Дело-то выеденного яйца не стоит, чтобы всерьез говорить – то. Да ты и сам такой. Как себя, моряка, обговорил. Смех один. А к рекламе – самое то. Так, глядишь, и сговоримся, – продолжал Иванович все в тоже духи.
– Но, если и я такой, тогда слушай, – сказал Николай Фотийвич как можно серьезнее. – Я согласен. Но без испытательного срока. И с твердой оплатой и вовремя, а то будете тянуть как работодатели сейчас делают.
– Какой ишо оплатой? – спросил Иванович, теряя усмешку.
– Оплата такая. Мене достаточно, чтобы у крыльца с утра стоял жбан с бражкой, шматом сало и картошкой в мундирах.
– Так за этим дело не станет, – с облегчением выдохнул Иванович.
Оба рассмеялись, довольные тем, что нашли общий язык. А потом Иванович с легким сердцем, но с какой-то таинственностью на лице предложил:
– Теперя заглянем в избу.
– Что-то не так? – насторожился Николай Фотийвич.
– Смотря для кого, – уклончиво ответил Иванович. – Тятька-то твой, царство ему небесное, дом построил по староверски, с секретом. Варнак в него не зайдет со своим душком.
– Да какой же я варнак.
– А чем пропиталась твоя душа за столь время. Кто знат. Я тебе вроде брата, и то сказать не могу. В доме же Матка она сразу угадат. И если что не по нее – не пропустит.
– Но это мне не страшно. Я до мозга костей продут от всякой нечисти морским ветром.
– Дай-то Бог, – Иванович, не желая впутывать душу свою, да и сберечь душу крестного брата своего, закатил глаза к высокому небу и размашисто
перекрестился.
Глава седьмая.
М А Т К А
Подошли к крыльцу. Николай Фотийвич, все еще чувствуя боль в ноге, спросил, кивнув на подгнившие плахи:
– Не сломаются?
– С чего бы! – заверил Иванович. – В моем бренном теле ни один пуд – и ишо не раз ни одна доска не проваливалась под ногами.
Уверенно ступил прямо на вторую ступень. Ее плаха, жалобно хрустнув, вдруг подвернулась и ввалилась. Он, проваливаясь, взмахнул руками, и ус-
пел ухватиться за столбик:
– Над же так! Да еще как нарочно при хозяине. На мою голову… Ядрить ее налево.
– Что ты все ядрить да ядрить? Старовер вроде.
– Так это вместо мата. Мы же не материмся. А порой хочется. Вот я и придумал. И вошло в привычку – и к месту, и не к месту. А седня на языке. Так при тебе прикидываюсь. А то все староверы, да старовера. А мы че – те же русские… Но перед Всевышнем – другие.
– Я не Всевышний! – сказал Николай Фотийвич. подумав о своей ноге, которая при каждом неосторожном шаге давала о себе знать. – Но если оступлюсь, накрою твою голову пару ласковыми, не смотря