Собрание сочинений. Том 2. Евгений Евтушенко

руку. Кладовщица так обрадовалась, как будто появившийся врач мог что-то изменить в отчужденном отношении к ней шофера.

      – Подвезти, доктор? – лихо, с надеждой на освобождение спросил Гриша. – Медицину завсегда уважаю.

      – Дело, понимаете ли, не во мне… – сказал молодой врач, поправляя очки. – Деликатное, можно сказать, дело. Вы не в Шелапутинки?

      – По пути, доктор, – сказал Гриша, все еще продолжая надеяться.

      В это время из кузова раздался бас ягодного уполномоченного:

      – Вы, товарищ доктор, сажаетесь или нет? Мы со всем уважением, однако время поджимат.

      Врач, поняв, что бас принадлежит человеку, видимо, главному, подошел к кузову. Тихон Тихонович привстал, продолжая сжимать четверть милицейскими галифе.

      Инстинктивно поняв, что Тихон Тихонович не предполагает спуститься на землю, врач повторил, разводя руками:

      – Деликатное, можно сказать, дело.

      Тихон Тихонович побаивался деликатных дел, но в то же время любил их. Когда они ему поручались, это пугало его, но и возвышало в собственных глазах, как акт доверия со стороны общества. Поэтому, продолжая контролировать мускулистыми икрами емкость с эссенцией, он все же принагнулся к врачу, что создало некий, хотя и на разных уровнях, интим.

      – Женщина с ребенком, – сказал врач вроде бы просто, но со значением.

      – Доставим, – несколько разочарованно заверил Тихон Тихонович.

      – Вы Беломестных Иван Кузьмича знаете в Шелапутинках? – спросил доктор.

      – Кто ж его не знат… – как бы спокойно пробасил Тихон Тихонович, но уже чуя деликатный запах деликатного дела. – Только он не в Шелапутинках, а на Белой Заимке.

      – Это дочь его, Ксюта, – быстро заговорил доктор. – Выгнал ее Иван Кузьмич, когда понесла. Родила у нас. Ребеночек прехорошенький, весом три восемьсот. Мы к ней со всей душой: оставайся у нас в нянечках, ребенка в ясли отдадим, а она уперлась – и ни в какую. Поеду, говорит, к отцу, в ноги упаду.

      – А отец-то кто? – расслабляя икры вокруг эссенции, но собирая морщины на лбу, насупился Тихон Тихонович.

      – Иван Кузьмич Беломестных, я же вам сказал, – с отчаянием повторил доктор.

      – Да не ее отец, товарищ доктор, это я усвоил, а ребенка еёного отец кто? – рассердился Тихон Тихонович, очевидно, делая какие-то одному ему понятные прикидки в уме.

      – Ягодный уполномоченный какой-то.

      – Чо? – взревел Тихон Тихонович, побагровев и оглядываясь на старичка-грибничка, геологического парня и особенно опасливо на вылезших из кабины кладовщицу и шофера. – Это я – ягодный уполномоченный. Я Ивана Кузьмича, можно сказать, друг, в избе у них прошлым летом стоял и Ксюту знаю. Но она мне не то чо в дочки, во внучки годится. Я человек, знаете ли, живой, но строгих правил и отступлений от семейной жизни не позволяю. Чо за оскорбления!