Он быстро о чем-то переговорил с хозяйкой на веранде и вернулся.
– Дай я хоть дверь закрою, – сказал он и, легонько подтолкнув Ольгу к кровати, набросил щеколду. Потом поставил бутылку с домашним вином на табурет. У Ольги забегали мурашки по спине: он так смотрел на нее, что она не знала, куда девать глаза и в смятении уставилась на ворот его рубашки. Нужно было что-нибудь сказать или сделать, но ни то ни другое было сейчас невозможно, и она не нашла ничего лучше, как перевести взгляд с ворота на его наручные часы.
– Ты ведь себе цены не знаешь, – услышала она и почувствовала, как его пальцы разжали черепаховую заколку у нее на затылке – волосы тут же покатились волной вниз, и он положил этот блестящий поток себе на ладонь. – Прямо Виктория!
Она отпрянула от него и уперлась спиной в стену.
– Не бойся, это водопад такой в Африке…
– Будешь вино? – Он кивнул на бутылку, когда она уже лежала вытянувшись в струнку под простыней на самом краю постели и никак не могла унять бивший ее озноб.
Он прихлебывал вино из горлышка и все чему-то улыбался, глядя в потолок, а она думала только о том, что, конечно, умрет, когда наступит завтра. Он что-то говорил, и она вдруг опять услышала:
– Ты себе цены не знаешь. – Она, кажется, перестала дышать. А он продолжал: – Да что вы все в красоте понимаете?! А я вот знаю: она внутри, а не снаружи. Это такой свет, который еще надо увидеть! Но никто не видит…
Когда они утром ехали в автобусе, он опять все говорил, что-то показывал ей там, за окном, а она послушно смотрела, слушала и не слышала.
На пороге времянки их поджидала осунувшаяся Вика, впрочем, не забывшая про тушь и помаду.
– Только не говорите, что вы опоздали на последний автобус и провели ночь на вокзале! – засмеялась красавица, готовая заплакать.
– А мы и не говорим, – сказал он и посмотрел на Ольгу.
Вика шагнула к Ольге и вцепилась в ее распущенные волосы…
Меньше чем через час Ольга снова ждала автобус, следующий до жэдэвокзала, и, как вчера, до ее плеча кто-то дотронулся. Как же она боялась обернуться!
Осенью они поженились, правда, в институте об этом никто не узнал. Ольга старалась сохранить это в тайне, а он – он почти не посещал институтские аудитории, рисовал и что-то рассказывал ей о своих замыслах, и каждый новый оказывался грандиознее предыдущего. Его фантазии ее шокировали: например, он всерьез намеревался написать проституток с Московского вокзала на фоне Смольного института… И при этом каждый день рисовал ее, Ольгу.
Как-то, среди бела дня, он набросился на нее «Раздевайся!», и она решила, что ему не хватило предыдущей ночи. А оказалось, что он опять вздумал рисовать ее, только теперь обнаженной.
И не было конца и края этой обнаженке. Часами он пытался запечатлеть ее то сидя, то лежа, будил ее, когда она засыпала, и требовал замереть в какой-нибудь нелепой позе, но изображение