– Стихи.
– Кто их сочинил?
– Мой брат. Для тебя он был бы дядей. Ну, садись заниматься, а то мама рассердится.
Тави примостилась у столика, а Делия раскрыла книгу и начала читать ей вслух о девочке Элле, которая задавала слишком много вопросов. Сама она любила эту книжку в детстве, хотя позже нравоучительный тон писательницы стал ей неприятен, и «Истории для мальчиков и девочек» так и остались недочитанными.
– Ты скучаешь по своему дяде? – спросила вдруг Тави, когда Делия прервалась, чтобы перевернуть страницу. – Поэтому ты такая грустная?
Делия не смогла сдержать улыбки, но поправлять девочку не стала.
– Я совсем не грустная, Тави. Хотя я, конечно, скучаю.
Она вернулась к чтению, но знакомое тепло уже побежало по венам, как бывало, когда заходил разговор об Адриане, и какая-то часть ее мозга, незанятая черными значками в книжке, предалась воспоминаниям. Ей так хотелось, чтобы окружающие знали о том, каким был ее брат! Но не заведешь ведь разговор вот так, запросто, будто хочешь прихвастнуть. А уж отнести стихи в редакцию тем более страшно: разложит тетрадку вальяжный, убеленный сединами редактор (а может, наоборот, молодой, вечно спешащий и взлохмаченный?), мазнет равнодушным взглядом по странице… Нет, не готова она была обнажить душу перед незнакомцами, отдать на их суд драгоценные строчки, которые для нее существовали всегда. Стихи звучали в их парадной гостиной, когда она, Делия, едва ли могла осознавать важность происходящего. Но еще будучи семи-восьмилетней, она любила слушать, как Адриан читает, и пытливо всматривалась в лица гостей: нравится ли им? Стояла тишина, даже веера смолкали, и голос звенел празднично, наполняя каждый уголок комнаты. Отец сидел гордый и бледный, чуть раскачиваясь в такт – никогда больше Делия не видела его таким. И – удивительное дело – она не испытывала зависти к брату. Наверное, потом, став постарше, могла бы; но когда она вышла из детства, завидовать было уже некому.
Она, кажется, запнулась на середине фразы и молчала уже долго – сколько, секунды, минуты? – потому что большие темные глазенки смотрели на нее удивленно и выжидающее.
– Хочешь, почитаем ту тетрадку? – спросила Делия.
Девочка охотно закивала, не вынимая пальца изо рта.
– Хорошо. Только обещай, что не расскажешь маме. Это будет наш секрет, ладно?
Ох, зря, думала она, доставая тетрадь. Рано или поздно всё тайное всплывет. Никаких разговоров на эту тему, конечно, не было, но она чувствовала: Агата будет недовольна, если узнает. Молчаливые листы, зажатые между книгами в шкафу, не опасны, но стоит высвободить эту память, впустить в дом – она восстанет, точно восстанет. Ведь не разрешила же такой мелочи – фотокарточки на столе. «Но он же и твой брат!» – сказала тогда Делия потрясенно. Разве можно так? Но сестра была непреклонна: «Я никогда не позволю превратить мой дом в родительский. Ты поняла? Никогда».
Это было несправедливо. Ужасно.
Она