Годы мои отмеряя.
Сколько у жизни-подружки
Их притаилось? Кто знает?
Сколько любви или счастья
Припрятано мне судьбою?
Сколько еще ненастьев
Я заслоню собою?
Нет, не ответит птица
На эти мои вопросы,
Как нельзя не влюбиться
В посеребренные росы.
Много их там или мало,
Бурных, а может, спокойных,
И надо, во что бы ни стало,
Их завершить достойно.
«Я родился – значит, рисковал…»
Я родился – значит, рисковал
Быть бродягой в нашем грешном мире,
Или тайно брошенным на свал,
Может быть утопленным в сортире.
Быть поверженным грозой,
Быть убитым пулей равнодушной,
Не обмытым горькою слезой,
Не отпетым батюшкой послушным.
Я живу и всем чертям на зло,
Обойденный этой жуткой страстью.
Мне, бывало, не всегда вело,
Но судьба не обделяла счастьем.
Стоит ли о прошлом тосковать?
Я живу и дней не надо слаще.
Только смело надо рисковать,
Чтобы пить шампанское почаще.
«Ты не суди меня строго…»
Ты не суди меня очень строго,
Я не скажу, что нас ждет впереди.
Если надо, стану я Богом,
Лишь бы беду от тебя отвести.
А загрустишь – смогу лицедеем,
Чтоб заискрились улыбкой глаза.
Чем пожелаешь, тем овладею,
Только б тебя обходила гроза.
Нет, я не ангел, я не безгрешен,
Вспыльчив, как порох, —
Не надо огня.
Будто в душе просыпается леший
И в безрассудство бросает меня.
Годы, как горы, – круты и пологи,
В них затаились былые мечты.
Мне от судьбы не надо подмоги,
Если рядом со мной будешь ты.
У обелиска
Дед стоял у обелиска,
Видел в окруженье тишины,
Словно сдуло с постаментов списки
Павших где-то на полях войны.
Опустели эти постаменты.
Даже обелиск над ними сник.
Лишь «крылатые клиенты»
Оставляют росписи на них.
Только в праздники Победы
Здесь вскипают радость и печаль.
Нынче торжество прошло без деда:
На больничной койке отмечал.
Видно, смерть еще не близко.
Не сдавать же ордена в музей.
Если он дошел до обелиска
Поклониться памяти друзей.
Сердце болью зарыдало:
Неужели зрительный обман?
Или потешались тут вандалы,
Или память спрятали в чулан?
До чего же мы дожили:
Охранять святыню не с руки,
Лучшего, видать, не заслужили
Перед властью наши земляки.
Дед вздохнул, превозмогая
Возмущенья