Зайдя в киоск, она радостно поздоровалась с хозяйкой, не заметив сразу ее угрюмого вида и поставив на прилавок коробку, принялась доставать своих почти ставших подружками во время работы над ними, куколок. – Вы сказали, можно подойти сегодня, – начала она говорить, но Вера Николаевна, уже забыв о договоренности, резко отсекла ее попытки выложить товар на прилавок.
– Все, – сказала она почти грубо, – ничего не принимаем, я, может быть, закрываться скоро буду. Нина, еще по инерции улыбаясь, казалось, не поняла, что та сказала. Ей казалось это немыслимым, невозможным, чтобы вся эта столько раз тщательно обдуманная ситуация, картинка – которую она построила в своей голове и которая уже стала для нее почти материальной реальностью, вдруг рухнула в один миг. Она непонимающе смотрела на знакомое лицо женщины и почти не узнавала его – созданный в голове привлекательный образ едва ли не доброй феи вдруг предстал перед ней в виде немолодой, полноватой тетеньки, с сероватым оттенком кожи, в тесной для ее фигуры одежде, слишком короткой юбке, открывающей несоразмерно худые ноги. Нина хотела что-то возразить, может быть даже попросить забрать у нее товар, объяснить, как ей это необходимо, но не могла произнести ни слова. Обрушившаяся на нее беда, а она это так и воспринимала сейчас, именно как беда, катастрофа, прибила ее, лишила возможности думать, негодовать, сопротивляться ей.
Нина сложила своих сразу ставших чужими куколок в коробку и на негнущихся ногах вышла из помещения. Она ощущала боль, обиду, вдруг ворвавшуюся в нее злость и негодование, она вмиг возненавидела эту женщину, так просто, так бесцеремонно убившую в ней ее радость, ее мечты, ее ближайшее почти счастливое будущее и не могла смириться с этим.
– Это несправедливо, это несправедливо, – повторяла она про себя. Всякие разумные доводы о том, что ей никто ничего не обещал железно, что, по сути не такой уж это удар, нужно просто подумать, как ей дальше постараться найти другой источник дохода, устроиться убирать по вечером где-нибудь в школе или столовой – все эти мысли пришли позже. Сейчас ей казалось, что она стоит перед стеной и ее горю не поможешь ничем. Полная душевная опустошенность, эти никому не нужные куколки, ставшие ей противными заставили ее сделать то, о чем потом она жалела не раз – она бросила их в ближайшую урну, выместив на них свой гнев и свое раздражение. Позднее она почти не занималась этим рукоделием, спрятала подальше от глаз оставшихся недошитых