«Сколько еще качаться на волоске?..»
Для чего мы пишем кровью на песке?
Наши письма не нужны природе.
Сколько еще качаться на волоске?
Рано ли, поздно, – лопнет струна-черта.
Кровью с соплями выведешь на песке:
Господи боже, чем я ему не та?
Небо над головой не меняет цвет —
Светлый восход не виден, далек-высок.
Мертвою рыбой звонко молчит в ответ
Теплый от крови, темный сырой песок.
«Ночными рейсами – дешевле. Всю жизнь – с собой, в ручную кладь…»
Ночными рейсами – дешевле. Всю жизнь – с собой, в ручную кладь.
От робких мыслей до решений – полвздоха. Нечего терять.
То, что звенело и искрилось, манило вдаль, тянуло ввысь,
Ты приняла и согласилась. Садись, заткнись и пристегнись.
Пусть не дворцы и замки вижу, а только петли белых трасс,
Пусть не случилось быть в Париже, но в Лиллехаммере – сто раз.
Опять в лицо холодный ветер, опять по снегу шелест лыж,
Опять – острей всего на свете – край счастья.
К черту тот Париж.
Осколок
Разобьешь меня – подбери осколок.
Будет острым край, словно сто иголок.
Осторожно – пальцы бы не поранить —
положи в карман и припрячь на память.
Положи в карман да носи с собою.
От чего смогу – от того укрою.
Пересуды, сплетни и кривотолки
разлетятся в пыль от краев осколка.
Сберегу в степи и в долине горной.
Покажи, кому, – перережу горло.
Но извилист путь, и непрост, и долог, —
потеряешь ты оберег-осколок.
Удивишься, как все переменилось:
было ясным небо, и вдруг – немилость,
и к другим ушла от тебя удача.
А в траве осколок лежит и плачет.
Полнолунное
Нет покоя в полнолунье мне:
что там, на серебряной Луне?
В телескоп из всей большой Луны
лишь моря и кратеры видны,
и – подкладка сбывшегося сна —
спрятана другая сторона.
Отвернулась от нескромных глаз.
Мне ее увидеть хоть бы раз:
там разливы света и тепла,
райских птиц цветастые крыла,
там не тучи в небе – облака,
там зима легка и коротка,
там не встретишь запертых дверей,
там играют лютня и свирель…
на обратной стороне Луны
мы с тобой друг другу суждены.
«До полседьмого свет в окне…»
До полседьмого свет в окне,
а там – восхода шорох робкий.
Ты будешь врать своей жене
про севший телефон, про пробки,
про совещание в ночи.
Она поверит – хочет верить.
Спрячь понадежнее ключи
от обветшавшей рыжей двери.
Одна останусь – что ж теперь! —
и буду радоваться маю…
А к выходным покрашу дверь,
хотя замок не поменяю.
«Говорит, не заметил и сам…»
Говорит, не заметил и сам,
как накрыло волною, —
и с тех пор по следам, по пятам
так и ходит за мною.
Не клянется в любви неземной,
не робеет нелепо —
только ходит и бродит за мной,
дарит звездочки с неба.
Не окликнет и не позовет,
не нарушит покою —
просто следом за мною идет,
словно я за тобою.
«В дороге, в городах, под сводами святыми…»
В дороге, в городах, под сводами святыми,
в вагонах поездов, в тавернах на пути —
везде на все лады твое я пела имя,
не прячась, не боясь границу перейти.
Души не берегла, была прямой и смелой.
Но хватит о тебе – боюсь допеть до дна.
А песню о другом я, может бы, запела, —
да именем твоим гортань обожжена.