Дневники Чарльза Одиннела. Сериал. Александр Макушенко

толком неизвестно. Что то странное, специфическое, что ли. Словно горели болота. Это было редкое зрелище, но не во всех широтах. Иногда они горели таким странным цветом, что понимал – идет распад газа, который со свистом прорывается наружу. Иногда они горели синим, иногда желтым и почти никогда – иссиня белым, как любили утверждать те, кто якобы видел призраков. Но вот запах был всегда. Я долго путешествовал по болотистым местностям, когда пытался понять их основные особенности. И это в основном специфический запах светящегося газа, который выходил наружу из длинных скважин, которые появляются то здесь то там и мешают жить непосвященным путникам, которые и знать то не знают, что там назревает впереди. Запах слабый. Но довольно специфический.

      Ты не знаешь, что такое запах болот. Он приятен. Как хорошая сигара. Но долго курить ее не получится. Потому что просто заболит голова. И это касается всех болот, что новых, что древних, что осушенных, что превратившихся в пласт каменного угля. Там особый запах. Это запах зелени, свежего чернозема и немного весьма специфичного дыма. И иногда к нему добавляется запах горелой нефти и торфа, которые сперва даже успокаивают, и чем то приятны, но спустя пару часов… хочется бежать и искать место посвежее.

      И кто там курит сигару уже который час. И так на всю планету, если судить по ощущениям.

      С чувством некоторого подозрения я встал с пола, на котором спал и направился к выходу. Да, там пахло тем еще дымком. И черт де знает, откуда он разносился.

      Пошвыряв остатки несобранной аппаратуры в машину, я стал звать этих двух бедняг, что вчера отправились неизвестно куда и непонятно насколько долго. Ответа я не получил. Решив подозвать их несколько позже, я все таки пустил механизмы в режим прогрева и подготовки к марафону. Надо было удирать отсюда как можно поскорее. И живы ли они…. Это пока оставалось загадкой. Но напряжение в воздухе нарастало до такой степени, что они могли просто поддаться чувству паники и забиться в какой ни будь угол, пережидать все это бедствие, что было вчера и сегодня.

      Вездеход стал резонировать все быстрее и быстрее, пока сама резонация не слилась в единый монотонный гул, никак не ощущаемый ни рукой, ни телом. Это и был рабочий режим, свойственный для всех отрегулированных механизмов. И это было несколько странно после того, что творилось вчера. Я ожидал, что дестабилизация систем будет намного жестче. А потому я взял фонарик и стал внимательно осматривать все системы, что поддавались вообще осмотру.

      Выставив все приборы на режим минимальной работы я стал осматривать местность. Несколько трещин, согнутые деревья и несколько перекосившихся ручейков там, где их вчера и в помине не было. И две те самые тени, которые я уже давно ждал.

      Подобрав эти два самых обезумевших от ужаса тельца я залез на свое кресло пилота и стал пробираться сквозь заросли и поваленные деревья. Увеличив клиренс, я добился лишь того, что стал задевать за деревья еще