Павел сидел за полуциркульным рабочим столом, на котором стоял очень причудливый подсвечник и лежала рукописная книга.
Император задумчиво произнёс её название:
– «Житие и страдание отца и монаха Авеля с изложением провидений Господних о будущем России и мира, явленных ему в откровении в лето 1797-е…».
Монах кивнул и смиренно склонил голову.
– Отче Авель! Неужели всё это правда? – печально спрашивал его Павел.
– Мой государь, – отвечал ему монах, – ты праведен, а потому достоин узнать истину.
– Тебе точно ведомо, что я буду править Россией всего четыре года? И на трон взойдёт сын – мой убийца?
– Да, государь. Ничто не может изменить волю отца нашего небесного. Но твои потомки послужат России ещё сто и шестнадцать лет.
Павел закрыл лицо руками:
– И затем мой род будет рассеян. И прольётся кровь царских мучеников?
– Да, – сокрушался Авель. – Но предательство ожидает расплата. При сыне твоём Александре француз займёт и сожжёт Москву. А когда свергнут династию и казнят твоего праправнука, пойдёт смута за смутой. Брат на брата поднимется. В тот век дважды придут немцы. И погибнет в войнах и казнях больше чад русских, чем ныне в стране твоей обретается.
– И ты всё это видел?
– Я видел это воистину, мой государь.
– Почему-то я верю тебе, отче Авель. Но что же дальше? Что с Россией будет? Неужели Господь её не помилует? – заглядывал в глаза монаху Павел.
– Здесь всё написано, – указал на книгу Авель. – Но запомни, государь, одно – Россия пройдёт через все казни и испытания и останется могущественной и праведной державой…
Что было дальше, Костик не помнил. Во сне он двигался куда-то вслед за огнём факела и различал впереди силуэт монаха в тёмном балахоне, державшего этот факел в руке.
Вдруг огоньки осветили арку из красного кирпича. Тут человек с факелом обернулся. Это был Авель.
Далее в свете огня замелькали кирпичные стены, идущие кругом столбы или колонны, сводчатый потолок. В просвете между столбами монах Авель опять обернулся к Костику и протянул вперёд руку с факелом – указывая куда-то. Куда, Костик не разглядел…
Тут зазвенел будильник. А через минуту послышался звук эсэмэски. Костик нащупал телефон и прочитал: «Капитолина Ивановна»: «Не забудь, что сегодня ломают дом в Медвежьем переулке, проверь раритеты».
Костик спешно натянул джинсы:
– Блин. Придётся идти на стройку.
ВАЗА
В Медвежьем переулке работал экскаватор, и рабочие вовсю разбирали старый деревянный дом с кирпичными вставками. Визжали пилы. Тарахтела техника, ковш экскаватора зацепил трубу с печью. Костик, увёртываясь от ковша, пытался извлечь что-то из кирпичной кладки. Предмет не поддавался. Костик схватился за лом, который лежал рядом, и начал ковыряться им. В момент очередного удара то ли лома, то ли ковша обрушился большой фрагмент кирпичной кладки. И Костик, отлетев в какой-то пыльный угол, потерял сознание.
Гастарбайтер потряс Костика за плечи. И вылил ему на лицо воду из пластиковой бутылки.
– Эй, Музей, живой?
Костик кивая, приподнялся. Сел. И тут только заметил возле своей головы мраморную вазу с вензелем Павла Первого.
– Вот дела. Я об неё стукнулся – протянул он руку к находке, поглаживая старинный вензель. – Не может быть…
Гастарбайтеры помогли Костику встать на ноги. И, показывая на вазу, спросили.
– Нашёл сокровище?
– Нашёл, – Костик неуверенно пытался поднять старинный мрамор. Гастарбайтеры смотрели на него с сочувствием.
Костик умоляюще попросил:
– Носилки нужны. До музея донести.
Двое строителей перевалили каменную чашу через бортик носилок и потащили их вместе с Костиком.
Костик доволок кусок мрамора до ступенек Павловского краеведческого музея, поблагодарил гастарбайтеров и повалился в траву.
На порожки высыпали сотрудники.
– Вот это раритет…
– В Медвежьем переулке нашёл, – выдохнул Костя.
– Девятнадцатый век, – поскрёб мрамор реставратор Лукич.
– Да тут этого века килограммов сто… – Костик растянулся на траве, и его тощее пузо оголилось из-под джинсов.
Лукич ахал:
– Завидую я тебе: ни разу такого не находил. Черепа были, бронзовые статуэтки, шашка, медаль золотая, а вот вазу вижу в первый раз, везучий ты.
Мрамор окатили водой из шланга и помыли мочалкой. Втащили на застеклённое крылечко и там установили.
– Ого! Да тут вензель чей-то? – погладил Лукич рукою вазу. – Чей?
Костик гордо:
– Самого Павла Первого.
– Значит, это не девятнадцатый век, а восемнадцатый? –