– Договорись со жрецами! – занервничал царь.
Онесикрит поспешил вперёд и, узнав, что Пифию запрещено тревожить, вернулся.
– Ты, наверное, показался им слишком обходительным, – съязвил царь и поручил Гефестиону:
– Пойди ты! Не захочет принять, притащишь силком!
Пока друг отсутствовал, Александр нервничал, вышагивая перед храмом, не осмеливаясь нарушить границы священного участка. Появился Гефестион, растерянно развёл руками. Царь рассвирепел:
– Веди к ней!
Поспешил вслед, схватившись за рукоять меча. Онесикрит кричал вдогонку:
– Нельзя с оружием в храм бога!
От нетерпения в груди Александра бушевал огонь, в голове мешались мысли… Два жреца пытались преградить ему дорогу и тут же упали от сильных толчков в грудь. Угадав жилище Великой жрицы, ударил ногой в дверь.
В полутёмной комнате едва рассмотрел на постели полуодетую пожилую женщину с бледным лицом. Она попыталась укрыться какой-то накидкой. От неожиданности вскрикнула:
– Чего угодно тебе?
Низкий голос её прерывался от испуга или волнения.
Царь подскочил к жрице.
– Ты отказываешь мне в общении с богом?
От испуга она заверещала тонким голосом, потому что Александр схватил её за длинные седые волосы, стянул с постели и потащил к выходу. Пифия бесполезно хватала его за руки, отбивалась как могла, царапалась и наконец, обессиленная, выкрикнула:
– С тобой трудно справиться!
Александр неожиданно оставил жрицу и возликовал:
– О, Аполлон, я услышал твою волю!
Ускорил шаг, роняя на ходу слова:
– Это всё, что я хотел от тебя, безголовая женщина! Не хочу больше тратить на тебя время!
Как обычно перед большим походом, сборный лагерь организовали в Дионе, куда прибывали ветераны, испытанные в походах царя Филиппа, и новобранцы; кто хотел служить царю и Македонии. Но всех, чего скрывать, привлекала возможность поживиться на войне, несмотря на ожидаемые тяготы и опасности, а то и смертельный исход. Пока обещано скромное довольствие на еду, приобретение оружия и прочего имущества, без чего невозможно представить воина в походе, царь дал слово выдавать ежемесячное жалованье, размер которого не шёл ни в какое сравнение с доходом ремесленника или селянина. Конногвардейцу предполагалось по шестнадцать драхм* и четыре обола* в день, всаднику из союзнического войска – на две драхмы меньше, македонскому пехотинцу – пять с половиной драхм, а греку-наёмнику – четыре драхмы. Если представить, что ремесленник в мастерской за день получал две драхмы, понятно стремление восемнадцатилетнего эфеба стать воином Александра. Но находились юноши, кто мечтал больше о славе, чем о достойном жалованье и военной добыче.
Вскоре наметился основной состав в тридцать тысяч опытных и обученных воинов, готовых