Было видно, что оппонент сдерживается из последних сил. Он поиграл желваками, втянул воздух и с шумом его выпустил.
– И это – совет на все деньги. – всё так же тихо произнёс парень, после чего, не дожидаясь ответа развернулся и пошёл прочь.
Молодой человек в кожаной куртке сделал порывистое движение, но пожилой одним жестом остановил его.
– Пусть идёт, Славик. Он прав, … – и закончил разговор грязным ругательством, которого сложно было ожидать от такого респектабельного господина.
Двадцать три года назад.
– Ну мааааам – протянул рыженький, прической похожий на одуванчик мальчик в застиранной маечке и линялых шортиках, из которых смешно торчали вечно расцарапанные коленки – я правда-правда не вру!
– Как тогда с тётей Зиной?! – грозно сдвинула брови мать, ещё не старая, но явно махнувшая рукой на свою внешность женщина, ни на секунду не прекращающая что-то помешивать и нарезать – Не выдумывай тут мне! – прикрикнула она и её в общем-то доброе и даже благородное лицо исказила гримаса гнева. Чувствовалось, что разговор идёт не в первый, и даже не в третий раз.
– Опять капризничаешь, как маменькин сыночек! Как маленький!
– Нееет, я не маленький! – вскрикнул мальчик – И тётя Зина сама первая начала обзываться!
– Не спорь с матерью! Марш в свою комнату, бегом! – Раздражённо прикрикнула мать, отряхивая руки.
Этот жест был прекрасно знаком малышу и означал только одно: мать не на шутку разозлилась и сейчас последует трепка.
Давясь горькими слезами, мальчик, быстро перебирая коротенькими ногами, бросился через тёмный коридор в освещённый мигающим серо-голубым светом зал, где властвовал казённый голос диктора, вещавшего что-то о ситуации в далеких странах.
– А ну не мешай! – тут же отозвался, не отрываясь от экрана телевизора, отец. – Слушай, что мама говорит! Будь мужиком, не кисни! А то я сейчас…
Мальчик, всхлипывая, повернул в свою, в общем-то, весьма уютную, комнату.
Собственно, с этой комнаты всё и началось.
Переезд в новую, отдельную да еще «ого-го-какую-большущую» квартиру, бывший для всей семьи, хоть и давно и с нетерпением ожидаемым, но всё же чудом, для Гоши обернулся нешуточной бедой.
Старый дом, в котором они жили с чужой бабушкой (Гоша в тайне побаивался её глубоко запавших глаз и узловатых пальцев), которая, впрочем, из своей вечно запертой комнаты появлялась крайне редко, был в сто раз роднее и уютнее новой квартиры. Стертые скрипучие половицы, которые, правда, не раз заставляли ночью вздрагивать чуткого ребёнка («Он у нас такой впечатлительный», вздыхала мама на прогулке, когда случалось встретить школьную или институтскую подругу, ничуть при этом не стесняясь присутствовавшего при разговоре малыша) и даже страшный соседский петух Борька, не желавший уступать двор никому, оказались просто милыми детскими глупостями по сравнению с тем, что ждало мальчика в его новой комнате. Он не раз и не два, плача, убеждал маму и папу с помощью всего невеликого количества доступных ему слов, что нужно вернуться туда, к огромному (три на пять метров) обжитому и такому интересному двору, с его трухлявой «абрикосой» и красными жучками, к бабе Паше и петуху Борьке. Всё зря.
Но это уже потом, после того, как папа вытащил все уже странным образом успевшие покрыться пылью, чемоданы, старые, пахнущие нафталином куртки и даже тяжелые гири из стенного шкафа, чтобы показать Гоше, что никакого Бабая там нет. Даже после того, как мама (и не раз) спала с ним на его маленькой кровати (конечно же, в эти ночи ничего не случалось), а папа, сказав в процессе работы пару слов, которые Гоше повторять было строго запрещено и из-за которых мама с папой долго о чем-то приглушенно говорили за кухонной дверью, приделал в кладовке лампочку, включавшуюся, когда открывали дверь (мальчик быстро установил, что если много-много открывать и закрывать дверь, в конце концов свет в шкафу не погаснет и можно оставить его гореть всю ночь, только это не помогает). Ничего не дало и выигранное в конце концов Гошей в неравных боях право не гасить ночник в комнате.
Страшный Бабай всё равно приходил и пугал мальчика до жуткого плача, с безрезультатным хватанием ртом воздуха, иканием и даже почему-то неостановимым чиханием, которые, впрочем, начинались, только когда страшный карлик уходил. В моменты же, когда малыш видел перед собой живое воплощение своего страха, он не мог и пискнуть. Уже, казалось, готовый вырваться из его груди судорожный крик «МАМА!» испуганной пичугой застывал, упругим комком закрывая горло, мешая дышать. Наверное, Гоша и не дышал все те непереносимо ужасные мгновения, когда видел Бабая.
Конечно же, все искренние и страстные мольбы мальчика родители восприняли как очередную блажь, каприз избалованного ребёнка (какой-то он у вас чересчур нежный, говорили в ответ ухоженные школьные и модные институтские приятельницы, со скрытым отвращением глядя на чужого ребенка, невыносимо скучно благоухая дорогими импортными