– Если из этого камня и из того, что есть у вас, сделать серьги, – сказал Дожа, – у особы, которая их наденет, зрение станет острее. С таким камнем на языке человек, сколько ни пей, не опьянеет. Чтобы проверить, настоящий ли он, надо бросить его сверху на ладонь. Если успеешь отвести ладонь, прежде чем он на нее упадет, – значит, не настоящий!..
Прадед сидел, словно окаменев, и ничего не говорил. От заказанного ужина он отказался, вернул непочатую бутылку вина и решил про себя, что купит и второй камень. В это время Дожа, сделав вид, будто хочет зажечь трубку, вытряхнул из нее пепел и вновь протянул д-ру Михаиловичу. Прадед понял, что найдет в чашечке трубки, и испугался так, что в карманах у него зазвенела мелочь. Он видел каждую морщинку на лице Дожи: видел, что тот бреет кончик носа и что у него раздвоенные, как у верблюда, веки, причем нижние – прозрачные, видел, как тот тайком соединил в кулаке большой палец с мизинцем. Потом Дожа вдруг разжал кулак, будто он растрескался, разжал и вытряхнул из трубки на ладонь еще один бриллиант. У него было беловатое сияние, и продавец уверял, что камень порой настолько горяч, что может оживить траву в земле посреди зимы. Дожа положил его возле первого и спросил д-ра Михаиловича, вдруг перейдя на «ты»:
– Ты знаешь, какая между ними разница?
– Знаю, – проговорил д-р Михаилович и почувствовал, как каблуки его отбивают под столом дробь. – Один мужской, а другой женский. Ты их продаешь?
– Мужской продаю, женский – нет, – сказал Дожа и усмехнулся редкими зубами, за которыми, словно тесто, вспухал язык.
– Что ты будешь делать с женским камнем, Дожа? – спросил д-р Михаилович.
– Само имя подсказывает, – ответил Дожа. – Я уже в годах, смотри: на лице ношу паутину… Женщины меня давно не любят…
И они расстались. Д-р Михаилович вернулся в Сомбор, стал худеть и страшно много курить. Во сне ему то и дело являлся человек, который зевал. Ямка над губами у него начала лысеть, он носил сердце в горсти, на ночь клал под язык ложку вареной фасоли, чесал подбородок плечом, а ресницы его стали тверже бровей. Он продал мебель, хрусталь, рояль, наконец, борзую. Он таял в какой-то муке, и будто что-то в нем перегорело; он умылся как-то утром вчерашней водой, положил в карман соли и купил второй бриллиант у Дожи, заложив ему часы. Теперь у него была пара камней, оба мужские. Он сидел в полупустой комнате и прикуривал сигару от луча, пропущенного сквозь стеклянную пробку графина. Потом, чтобы не поджечь дом, убирал графин в тень. Перед ним лежали два камня, он рассматривал их красноватый отсвет, в котором бриллианты словно притягивали друг друга. И тут грянул гром. Оказалось, д-р Михаилович не в