Ветлугин знал, что Кобылянский всегда выражает мнение большинства, и его кольнула неприятная мысль: ещё вчера в это самое время он и сам мог бы думать и рассуждать точно так же. Именно к ней и только к ней это было неприменимо, если не оскорбительно. Но похоже, понимал это он один. И весь оркестр не разделял его чувств, как думалось ему перед сном.
– Однако я был прав насчёт Урусевича, – продолжал Кобылянский со своей обычной скабрёзной ухмылкой. – Анна Павловна эта довольно смазлива. Хотя уж больно костлявая. Право, и подержаться не за что. Я предпочитаю женщин, как бы это сказать, немного более телесно оформленных, – сказал он и описал руками в воздухе пышную женскую фигуру.
Алексей Степанович едва удержался, чтобы его не ударить. Такие речи об Анне Павловне казались ему святотатством. Его пронзил нешуточный страх, что публика завтра воспримет её так же. Быть заменой Шнеера в глазах людей наподобие Кобылянского – людей, не способных понять – это был чрезмерный кредит доверия. Её будут разглядывать под микроскопом и цепляться за малейший изъян. Ветлугин представил, как ему станет больно и стыдно, если Анна Павловна будет освистана.
– А впрочем, не важно, – пробудил его Кобылянский от тягостных дум. – Слышали свежую новость про нашего неизлечимо больного Владимира Витальевича? Вчера вечером укатил с Рощиной в Крым! Он уже открыто живёт с ней, наплевав на все понятия о морали и обыкновенных приличиях. O tempora, o mores!
– В этой ситуации, – вклинился Касымов, – мне больше всего жалко его жену. Ольга Максимовна – милейшая женщина. Она такого не заслужила.
– Помните, как она играла на скрипке? – добавил Иван Трофимович. – Какую карьеру могла бы сделать!
– Вот именно. Всем пожертвовала ради него. Всю жизнь отдала семье и детям. А он так с ней поступает. Это же просто нож в спину.
Тут к ним заговорщицки подкрался Хлудов и, по своему обыкновению, подозрительно зашептал:
– А тем временем Богдановича объявили врагом рабочего класса.
– Ну вот ещё. Он-то тут при чём? – попытался отвлечь сам себя Ветлугин. – Легче всего валить всё на Богдановича.
– Я читал вчера, что он сожалеет о случившемся, – сказал Касымов. – И о том, что не прислал казаков с нагайками. Снова глупое и бессмысленное стечение обстоятельств.
– Для кого-то оно как раз очень осмысленное. Чем больше жертв – тем шире дорога к власти.
– Как бы то ни было, – продолжал Хлудов, – эсеры уже приговорили его к смерти.
– Эти господа давно взяли на себя функции не только суда и следствия, но и Всевышнего. То ли ещё будет.
– Видит Бог, грядёт революция, – повторил Хлудов свою обычную мантру.
Тут в зал вошла Анна Павловна – и Алексей Степанович внутренне просиял и расцвёл, как майский бутон. В душе снова всё забурлило и зашевелилось, словно в оттаявшем муравейнике.