«О день роковой для Блока и для меня. Как прост он был и ясен! После обеда, который в деревне у нас кончался около двух часов, поднялась я в свою комнату во втором этаже и только что собралась сесть за письмо – слышу рысь верховой лошади. Уже зная бессознательно, что это Саша Бекетов из Шахматова, подхожу к окну. Меж листьев сирени мелькает белый конь, да невидимо звенят по каменному полу террасы быстрые, твёрдые, решительные шаги. Сердце бьётся тяжело и глухо. Предчувствие? Или что? Но эти удары сердца я слышу и сейчас, и слышу звонкий шаг входившего в мою жизнь.
Даже руки наши не встретились, и смотрели мы прямо перед собою. И было нам 16 и 17 лет».
«Никогда, ни в каком девичьем лице я не видела такого выражения невинности, какое было у неё. Это полудетское, чуть скуластое, красивое по чертам лицо было прекрасно. А его лицо – это лицо человека, увидевшего небесное видение. И я поняла: дальше могла быть целая жизнь трагических и непоправимых ошибок, падений, страданий, но незабвенно было для поэта единственное – то, что когда-то открылось ему в этой девочке».
«В тот весенний день я увидел человека роста значительно выше среднего; я сказал бы: высокого роста, если бы не широкие плечи и не крепкая грудь атлета. Гордо, свободно и легко поднятая голова, стройный стан, лёгкая и твёрдая поступь. Лицо, озарённое из глубины, бледно-твёрдые и нежные – зеленоватых, с оттенком северного неба, глаз. Волосы слегка вьющиеся, не длинные и не короткие, светло-орехового оттенка. Под ними – лоб широкий и смуглый, как бы опалённый заревом мысли, с поперечной линией, идущей посредине. Нос прямой, крупный, несколько удлинённый. Очертания рта твёрдые и нежные – и в уголках его едва заметные в то время складки. Взгляд спокойный и внимательный, остро и глубоко западающий в душу. В матовой окраске лица, как бы изваянного из воска, странное в гармоничности своей сочетание юношеской свежести с какою-то изначальной древностью. Такие глаза, такие лики, страстно-бесстрастные, – на древних иконах; такие профили, прямые и чёткие, – на уцелевших медалях античной Эпохи. В сочетании прекрасного лица со статною фигурой, облечённой в будничный наряд современности – тёмный пиджачный костюм с чёрным бантом под стоячим воротником – что-то говорящее о нерусском севере, может быть – о холодной и таинственной Скандинавии».
«„Не городской” Блок стал более городским, „Заревой” – более ночным. Воздушный – более земным, рождённым в бытии земли. Сходя в ночь, на землю, ночью рождается он на земле. Теперь уже нет в нём той прежней „заоблачной” грусти вечерней „перекрёстка” и „распутья”, нет „грустящего” ни в нём – ни о нём… ибо вступая в новый круг, он чувствовал себя бодро».
«Сдержанность манер стала граничить с некоторой чопорностью, но была свободна от всякой напряжённости