Затем настало время упражнений. Мы гуляли, занимались танцами и водной аэробикой. Мы клали энциклопедии на лодыжки и держали ноги навесу, как можно дольше не касаясь пола, на ковре в гостиной, пока мышцы ног не начинали гореть огнем.
– Ты только и хочешь, чтобы тебя жалели. Бедняжка Эвер. Я понимаю, твоей мамы больше нет с тобой, – говорит Бриелла. – Но она хотя бы умерла.
– Ты о чем вообще?
Как она смеет говорить такое о моей матери? Бриелла ничего о ней не знает. Она не знает, что единственное, что никогда не менялось в череде сотен диет и упражнений, это «сникерс», который мы съедали в машине, возвращаясь домой из продуктового, чтобы папа не увидел, как мы снова сорвались. Смех мамы и шоколад навеки связаны в моих воспоминаниях. В течение месяцев, а может, даже и лет после ее смерти, прежде чем лечь спать, я ела шоколад в надежде увидеть маму в своих снах, думая, что тогда она не исчезнет из моих воспоминаний. В моем мозгу маленького ребенка это, казалось, работало, пока я не просыпалась на следующее утро и каждый раз заново не переживала потерю. Сны о маме закончились, а вот вечерний шоколадный ритуал остался. Он продолжается и по сей день.
Бриелла не знает, что в конце концов все мамины усилия были напрасны. Химиотерапия сделала ее настолько слабой, что она не хотела ничего есть, даже конфеты, которые я тайком протаскивала в ее больничную палату.
Рак стал ее последней диетой. Об этом никто не знает, кроме меня.
– Она не может вернуться, – говорит Бриелла. Как будто эта мысль не вертелась в моей голове каждый божий день с тех пор, как мама умерла. – Неважно, как бы сильно она этого ни хотела… А она бы хотела. Она никогда добровольно не принимала решения оставить тебя.
– К чему ты клонишь? – требую я ответа.
– Мой отец может приезжать сюда хоть каждые выходные, как он изначально и планировал. Ему ничто не мешает так поступать. Но он оставил меня точно так же, как твоя мама тебя. – Она несколько раз моргает и пытается взять себя в руки. Речь не о моей маме. На самом деле нет. Она говорит о своем отце. Похоже, разговор с Шарлоттой за ужином задел Бриеллу гораздо сильнее, чем мне сначала показалось. Странно слышать, как она говорит о своем отце. Я всегда думала о нем, как о гусе, который сносит золотое яйцо, когда оно больше всего необходимо. Этакий невидимый гусь.
Я не отвечаю ей. Не знаю, что сказать. Бриелла никогда раньше не говорила со мной о своем отце, и по выражению ее лица я понимаю, что она уже жалеет, что начала этот разговор. Она направляется к открытой двери.
– Я просто хотела сказать, что не только у тебя проблемы, Эвер. – Она качает головой, словно пытаясь избавиться от временного помутнения рассудка, заставившего ее начать со мной этот разговор. – Забудь об этом.
– На самом деле она не ждет от тебя сочувствия, – шепчет Скинни. – Она знает, что ты думаешь только о себе.
Да кто вообще способен пожалеть того, кто выглядит как Бриелла? Моя сводная сестра сглатывает и отворачивается