Дневник грозы. Когда мы смотрим на море, море смотрит на нас. Чайка Богдан

перед тем, кого обидел, или перед всей командой. А повеситься обычно хотели те, кто были тупыми. Если такого успели откачать, то ему потом приходилось популярно объяснять, почему же все-таки именно он оказался не прав. Но делал это не Кок, а кто-нибудь, у кого хорошо подвешен язык, и кто умеет слушать, потому что Кок всегда объяснял свое решение, но делал это обычно при помощи какой-то байки, или невзначай брошенной цитаты какого-то мыслителя. Тяжелый человек был Кок, что-то он тогда увидел на мачте – так поговаривали матросы, которые помнят тот случай.

      Изгнание

      Он слышал такое слово – «гуманизм». Это так один священник, которого они встретили на невольничьем рынке Рабата, называл вселенскую доброту во всем и ко всем. Ну как встретили?! Можно сказать, выкупили для папского престола. Коку было забавно слушать об этом слове, потому что его, как он понял тогда, достали не из священного писания. То есть нас бог учит быть добрым ко всем и прощать, но само слово придумали какие-то книжные червяки, которые просто работали на Папу в Ватикане, оттуда священник это слово и принес, и добавил в свои проповеди, которые и услышал Кок. Знал бы священник, что сам святой престол замешан в торговле черными людьми на этом богом забытом континенте! Твой Папа дал одобрение королям на престол, а те кричат народу, что они наместники божьи таким простакам как ты, священник, да и как я. А у каждого благословения есть своя цена. И в этом мире они жили на суше, а потом убежали сюда в гости. Здесь нам тяжело – мы не можем отдохнуть, когда нам хочется, солнце и ветер постепенно нас убивают, хорошо хоть, что вместо воды дают ром или вино. А еще мы вольны плыть, куда хотим, зарабатывать на жизнь, как мы хотим. Но не потаканием торговле свободой. Именно этого и не понимал наш ловец ветра, акуленок, который вырос теперь в акулу, самого зверского работорговца Атлантики. Волны памяти вернули Кока к их последнему разговору с их «ловцом ветра».

      Они не знали, сколько ему лет, и добиться от него этого было невозможно, он всегда при этом вопросе начинал громко смеяться и уходить от ответа. Тогда он выглядел на четырнадцать, но, может, он был и старше, а может, и младше. В его темных зрачках на белом яблоке глаза читался легкий страх и отчаяние. «Почему?» – глазами спрашивал он у них обоих – у властелина трюмов и властелина руля, парусов и верхней палубы.

      – Почему мы его не можем оставить? – спрашивал тогда Кок. Ему было невыносимо больно в душе, и он пытался не показывать вида. Что-то внутри него громко билось наружу.

      – Потому что мы с тобой, по сравнению с ним, добрые киты, а он – акула, которая сожрет нас и не подавится, – ответил ему Капитан.

      – Сударь, Вы не верите в гуманизм! – молил Кок голосом, не похожим на мольбу.

      – Новое слово! Где ты его подслушал? – забавлялся Капитан, но от Кока не ускользнуло, что Капитан не спросил, что это слово значит.

      – Рассказал