Сын не замечал тоски своей матери, а скорее, даже не знал, что это такое. Он не понимал, как это можно скучать, когда впереди столько дел и жизнь так хороша и интересна.
Вечером, когда было еще душно, но солнце уже не пекло как днем, барчук отпросился у своей матушки в ночное. В старых холщовых штанах и мятой льняной рубахе, пузырившейся на спине, вопя во всю глотку от переполнявших его чувств, скакал он без седла на резвом вороном жеребце Гришке, распугивая деревенских баб и кур. На выезде из деревни, обгоняя скрипучую телегу с тремя мужиками, которые, свесив ноги в лаптях, тянули заунывную песню, не удержался и стегнул кнутом такую же, как и мужики, понурую лошадь. От неожиданности та дернулась и громко заржала, показав огромные желтые зубы, чем развеселила Максима: «Вот это она им подпела, – захохотал он, – и зубы с мордой такие же, как у хозяина».
Сразу за дорогой уходили в глубь поля высокие желтые шапки стогов. Мужики с раннего утра косили и копнили сено. Душа веселилась и радовалась, любуясь раздольем полей. Около молодой осиновой рощицы, пустив коня шагом и потрепав его по холке, барчук поравнялся со стадом коров. Рыжий с белыми пятнами бык недовольно взревел и стал рыть передним копытом землю.
«Ишь ты, – опять развеселился барчук, – как наш лесник дядя Изот. У него такой же вид, когда Кешку бранит». Все веселило в этот вечер Максима. Запахи животных и молока, скошенной травы и прохладной сырости из оврага радостью колыхались в сердце.
Подъехав к дому лесника, Максим привязал коня к истершейся жерди у амбара и, перепрыгнув три низкие ступеньки крыльца, влетел в сени.
– Кешка! – заорал он, запаленно дыша.
– Оx, Господи! – выронила скребок Кешкина мать, прибиравшаяся в сенях. Босая, в высоко подоткнутой старой поношенной юбке, засучив рукава кофточки выше локтей, она близоруко щурилась в полумраке сеней.
– Кто это?
– Это я, тетя Пелагея. А где Кешка?
Ответить женщина не успела.
– А-а-а! Кто к нам пожаловал… – услышал Максим сипловатый, чуть надтреснутый голос и быстро обернулся.
Кешкин дед, держась рукой за косяк двери, снимал опорки.
– Пошли в избу, – пригласил он барчука, и, мимоходом, не удержавшись, широкая ладонь его хлопнула по пышному заду невестку, снова согнувшуюся над полами. Голые ноги ее виднелись до самых бедер.
– Тятенька, –