Рива замахала руками:
– Вот еще!
– Смотри, дочка, – густо проговорил Мокий Нилович. Повернулся к Богдану. – Поверишь ли, еч, она на своей обсерватории, я так понимаю, ухажера нашла!
– Да будет вам, папенька! – На этот раз Рива Мокиевна покраснела так, что едва слезы не навернулись, и на миг растерянно глянула на Богдана исподлобья – тут же, впрочем, отведя взгляд.
– Нет, ты уж соизволь просветить меня, старика, на сей немаловажный счет, – сказал Великий муж. – Что, скажешь, не прилетают тебе письма чуть не каждый день?
– Ну так что с того?
Сановник снова повернулся к Богдану.
– Я-то, дурень, думал, она в Тибете и впрямь астрофизике обучается… – начал он.
– А то нет! – перебила Рива.
Мокий Нилович и бровью не повел.
– То есть обучается, конечно, зимнюю-то сессию без единой помарочки сдала, что да, то да. Директор училища при обсерватории весьма девочкой доволен, звонил мне… Но образовался, вишь ты, у нее там помимо прочих успехов и отличных оценок еще и верный рыцарь, да не наш, не ордусянин, а из иноземных. Как его… Абу… Али… кто-то ибн чей-то…
– Вадих Абдулкарим аль-Бакр бен Белла, – без запинки, не то что список увечностей, отбарабанила Рива.
– Во-во. И как только запомнила…
– Папенька! – с неподдельным возмущением воскликнула Рива. – Ну разве же можно быть таким дремучим националистом?!
– Ишь, слов каких нахваталась, – сварливо произнес Раби Нилыч, но глаза его искрились от гордости за дочь: какая взрослая! какая самостоятельная в мыслях и поступках!
– Он француз…
«Опять француз», – уныло подумал Богдан.
– …Из алжирской провинции, очень талантливый, а наши телескопы, и оптические, и радио, ведь самые большие в мире! Для него такая радость к нам попасть! Вот! – Она сунулась левой рукою в широкий правый рукав, вынула оттуда фотографию.
На фото в два ряда, один ряд повыше другого, на фоне поднесенной едва ли не к зениту титанической чаши удивительного прибора для изучения небесной Веселенной – на заднем плане просматривались подернутые дымкой ледяные зубцы дальних хребтов – позировали девять человек: четыре девушки и пятеро молодых людей. Риву сразу можно было узнать, она явственно была самой красивой даже на этом небольшом любительском снимке, хоть качество его не могло передать всей прелести ее лица, а теплая меховая одежда прятала ее изящную фигурку; слева от нее стоял, сладко улыбаясь, молодой усатенький араб в неумело наброшенном полушубке.
– Вот наша группа… Вот он среди нас всех… – как-то неубедительно и оттого несколько косноязычно пояснила смутившаяся девушка.
– И стоят рядом, – констатировал Мокий Нилович. Рива всплеснула свободной рукой. – И фотокарточку с собой носит…
– Папенька! – едва не плача, взмолилась Рива Мокиевна и утянула фотографию к себе. – Ну да, да, он, конечно, ухаживает, ну и что?
– За такой красивой девушкой вся обсерватория должна ухаживать, – примирительно сказала Фирузе. –