В этой стране Митридату, разумеется, грозили опасности: ведь на улицах Никомедии была вполне вероятной встреча с человеком, который узнает его, будь то жрец богини-матери Ма или богини судьбы Тихи – или просто путешественник из Синопы. По этой причине Митридат предпочел поменьше высовывать нос со зловонного постоялого двора, расположенного вдали от городского центра, а при редких вылазках тщательно закутывался в плащ. Ему хотелось одного: проникнуться настроением здешнего народа, измерить температуру его преданности царю Никомеду и определить, насколько яростно местный люд станет сражаться в нескорой еще войне против царя понтийского.
Остальная часть зимы прошла у Митридата в скитаниях между Гераклеей на вифинийском побережье Понта Эвксинского и самыми заброшенными краями Фригии и Пафлагонии, где его живое любопытство вызывало все – от состояния дорог, больше смахивающих на тропы, до того, имеются ли там открытые пространства, пригодные для занятия земледелием, и насколько образованно население.
В начале лета царь возвратился в Синопу, чувствуя себя могущественным, отомщенным и полным блеска. Сестра и жена Лаодика встретила его радостным лепетом, а вельможи – чрезмерным спокойствием. Дяди Архелай и Диофант были мертвы, кузены Неоптолем и Архелай находились в Киммерии. Подобное положение дел напомнило царю о его уязвимости. Это лишило его триумфаторского настроения и заставило подавить желание, водрузившись на троне, побаловать подданных подробным повествованием о путешествии на запад. Вместо этого царь, одарив всех мимолетной улыбкой, переспав с Лаодикой (при этом вынудив ее оглашать дворец отчаянными криками) и обойдя всех своих сыновей и дочерей, а также их матерей, затих, ожидая развития событий. Что-то происходило, в этом он не сомневался. Митридат решил не говорить ни слова о своем длительном и загадочном отсутствии и не делиться ни с кем планами на будущее, пока не выяснится, что на самом деле творится в столице.
Вскоре перед ним – среди ночи – предстал его тесть Гордий, прижимающий палец к губам в призыве не издавать ни звука и объясняющий жестами, что им надо как можно быстрее встретиться на дворцовых укреплениях. Было полнолуние, в воздухе разливалось серебряное мерцание, по морю бежала мелкая рябь, тени казались чернее провалов бездонных пещер, а луна изо всех сил старалась подражать солнцу, но оставалась лишь блеклой пародией на дневное светило. Город, выросший на косе, связывающей берег со скалой, на которой громоздился дворец, мирно спал, не видя снов; человеческое жилье окружали зловещие крепостные стены, подобные оскаленным клыкам.
Царь и Гордий встретились между двумя башнями и, стараясь спрятаться от чужих глаз, заговорили так тихо, что голоса их не разбудили бы и прикорнувших в бойницах птиц.
– Лаодика не сомневалась, что уж на сей раз ты не вернешься, властелин, – начал Гордий.
– Вот как? – бесстрастно проговорил царь.
– Три месяца тому назад она