Слезы текли по ее щекам. «Mo nighean. Mo gràdh ort», – раздавались в ее голове последние слова Ваноры. Значит, ведьма любила ее? Почему она никогда не показывалась ей? Почему она не сопротивлялась, когда Натайра вонзила ей Sgian dhub в сердце? И почему ведьма все-таки произнесла проклятие?
Вся в слезах, она сидела рядом со своей бездыханной матерью, как девочка, которой она была, когда ненависть мачехи и жестокость отца превращали каждый день ее жизни в ад.
Через некоторое время Натайра вытерла слезы. Она чувствовала, как проклятие набирает силу, как оно тянется к ней своими холодными лапами, забирая у нее боль. С каждым разом ей дышалось все легче.
Девушка глубоко вдохнула, позволив прохладному высокогорному воздуху проникнуть в легкие и оживить разум. Туман поднялся из травы и окутал ее фигуру.
Когда чуждая сила завладела ее мыслями, перед мысленным взором Натайры всплыло воспоминание. Она увидела себя – в самый тяжелый момент своей жизни:
– Ребенок? Что ты имеешь в виду? У тебя будет ребенок?
Натайра вытерла слезы с глаз, не желая, чтобы Аласдер Бьюкенен видел ее боль. Неприкрытая радость в его голосе заставила ее ужаснуться еще больше. Тихо, почти не желая, чтобы он понял ее слова, она ответила ему:
– Нет, Аласдер, у меня не будет ребенка. Ты бросил меня, и я должна была принять решение. Я сделала выбор в пользу брата – и против тебя, и против ребенка.
Аласдер схватил ее за плечи, которые только что так нежно поглаживал, и безжалостно встряхнул:
– О чем ты говоришь? Я никогда не бросал тебя! Я последовал приказу твоего брата! А теперь расскажи мне, что ты сделала, или, клянусь богом, я за себя не отвечаю!
Натайре не составило труда распознать в Аласдере гнев, унаследованный от предков, яростных и смертоносных викингов. Она боялась его. И в то же время она любила его так мучительно, что презирала себя за то, что сделала с ним.
– Отпусти меня! Убери от меня свои грязные пальцы! Я сделала все, что нужно, чтобы не породить на свет бастарда! Ты слишком много вообразил себе, викинг, когда подумал, что место в моей постели равносильно месту в моем сердце. Моя любовь и верность принадлежат только одному человеку – моему брату.
Охваченный болью и гневом, Аласдер схватил Натайру за горло, словно не желая больше слышать ни единого злобного слова. Она знала, что разрушила его будущее и вырвала у него сердце из груди.
Мужчина сжал горло крепче, как будто наслаждаясь ее сопротивлением и болью.
Аласдер опустил голову для последнего поцелуя, прежде чем ослабить хватку вокруг ее горла, и, прижавшись к ее мокрой от слез щеке, пробормотал:
– Надеюсь, твой брат отвергнет тебя, когда его союзник заметит в первую брачную ночь, что его прекрасная невеста уже была в объятиях другого.
Затем он прижал ее к стене, где Натайра, задыхаясь, осела.
Она схватилась за горло, отплевываясь и кашляя, болезненно втягивая спасительный воздух в свои горящие легкие. Ненависть вспыхнула в ее взгляде, и в небе над ними сверкнула яркая молния. Она бросила вызов своей судьбе. Если он убьет ее, она все равно уже умерла вместе с его ребенком.
– Моя брачная ночь тебя не касается, но, когда я вылезла из постели Блэра, у него не было причин жаловаться.
Эти слова заставили Аласдера поднять на нее руку.
– Ты ударил меня! – выдавила Натайра, задыхаясь, и схватилась за щеку. – Но знаешь что, Аласдер? Боль пройдет, угаснет. Как и все, что когда-либо было между нами!
Сквозь завесу слез она видела, как их любовь уходит во тьму, и молилась о жизни без боли. Без всяких чувств – как легко можно было бы тогда жить.
Натайра открыла глаза. Она покачала головой, отрицая правду, чтобы прогнать воспоминание.
– Màthair!
Неуверенно она погладила умершую по щеке, убрав в сторону белые волосы. Натайра задавалась вопросом: смогла бы она что-то почувствовать к этой женщине, если бы все вышло иначе? Ванора, вероятно, любила ее, услышала ее невысказанное желание и сделала ей неизмеримый подарок. Силы справедливой ведьмы. Стихающая боль и угасающие чувства были ей желанны, после всех страданий, которые пришлось испытать в течение всей своей жизни.
Топот копыт приближающейся лошади заставил Натайру подняться. В ее темно-зеленом лифе зиял разрез, а юбки, которые она надорвала для борьбы, прилипли к бедрам. Ветер убрал ее длинные черные волосы с лица и донес до ее ушей голос человека, который был ее жизнью. Человека, который одновременно ненавидел и любил ее, единственного, который будет оплакивать ее