искать не буду… Не буду!!! Не из-за того, что мне плевать на него, а из-за того, что мне нужно проявить мужество… Чтобы быть злым, нужен какой-то запас мужества! по крайней мере, в моей ситуации… Только так я искореню в себе эти «правила»! Эдакий «музыкальный инструмент» для синергии со вселенной! Ха! Размечтался о гармониках! О том, что человек и его душа – часть мира. Какой я болван! Если ты скажешь, что правила есть, то будешь под них плясать, а если ты скажешь, что их нет, то они превратятся в пыль! Да! Я не хочу достигать цели и выдумывать правила, я хочу быть свободным… А играя по правилам, я не свободен, я трушу, я привязан к самой игре и её правилам, я играю в добро и зло, и мне надо избегать зла, не только избегать, но и постоянно ломать себе голову, где зло, а где добро… ведь как они переменчивы! Какие хамелеоны! Нет… я буду свободен… и пусть никогда у меня не будет ни одного заказа! Легче сойти с ума, чем научиться играть на этом «музыкальном инструменте»! Да и нет его! Нет этого инструмента! Это я, болван, в него верил!»

      Нежин вскочил с постели, скинул грязные вещи, как будто освободился от замучивших его «правил», и ему даже хотелось провозгласить: «И будь я проклят!» Однако он удержался, так как следом надо было бы говорить «и проклято искусство», потому как если быть свободным, то уж не только от собственного «я», мечущегося между добром и злом, но и от любви, от искусства и так далее… А от искусства он пока был совершенно не готов освобождаться.

      Освежившись в душе и позавтракав, он сел писать эскизы. Мысли его путались, он не мог определиться с сюжетом: то ли повторить сюжет древней мозаики Отронто, где стрела китовраса вонзилась в оленя, то ли изобразить китовраса с венцом на главе?.. Нежин помалевал немного, потом нашёл псалтырь, оказавшийся в книжном шкафу, открыл 41-й псалом, прочёл его: «Имже образом желает елень на источники водныя, сице желает душа моя к Тебе, Боже…», удостоверившись в том, что Бахрушин не врал относительно образа оленя и души. «Не врал», – пробурчал он себе под нос и перечитал псалом про «еленя» ещё раз. Затем прочёл ещё несколько раз, встал и пошёл искать метиса.

      «Дымовина» жила своей обыденной жизнью. Посетители, зашедшие сюда среди бела дня, казались вымазанными сажей, упёртыми и навьюченными своими невзгодами. Хотя весельем ещё не пахло, в воздухе будто висела необходимость кутежа, и лица хранили отпечаток этой самой принуждённой горькой радости, и всё тут дышало её упёртым ожиданием и предвестием. На удивление, в дальнем углу сидел громоздкий и тихий Грюндель, подперев ручищей подбородок. Он медленно жевал большую чесночную гренку, держа откушенный кусок у самого рта, якобы он безотлагательно должен последовать за предыдущим на перемалывание, но делал он всё так медленно, что ясно было – так он дремал.

      Бажен приблизился вплотную к его столу, но ничего не поменялось: Грюндель брал новый кусок, а откушенный держал у самого рта, даже подпирая им измазанные маслом губы.

      – Вы тут были вчера…

      Мужчина не повернулся.

      – Вы тут были и пили