Я двинулся к дому и уже добрался до ступенек, ведущих на крыльцо, когда новая мысль остановила меня: а что тогда дернулось? Вдруг она была еще жива, парализованная, неспособная шевельнуть даже разрезанным пальцем, когда крысы вылезли из трубы и принялись ее пожирать? Что, если она почувствовала, как одна пробралась в ее располосованный рот и начала…
– Нет, – прошептал я. – Она ничего не почувствовала, потому что не дергалась. Никогда. Вниз я сбросил ее мертвой.
– Папка? – сонным голосом позвал Генри. – Пап, это ты?
– Да.
– С кем ты говоришь?
– Ни с кем. Сам с собой.
Я вошел. В майке и трусах он сидел за кухонным столом и выглядел ошеломленным и несчастным. Волосы торчали во все стороны, напомнив мне время, когда сын, еще маленький, гонялся по двору за курами, а его верный пес Бу (к тому лету давно умерший) не отставал от него ни на шаг.
– Лучше бы мы этого не делали, – прошептал он, когда я сел напротив него.
– Сделанного не вернешь, – ответил я. – Сколько раз я тебе это говорил, парень?
– Пожалуй, миллион. – Он на какое-то мгновение опустил голову, потом вновь посмотрел на меня. Его глаза, окаймленные красным, налились кровью. – Нас поймают? Мы отправимся в тюрьму? Или…
– Нет. У меня есть план.
– У тебя был план не причинять ей боли! Посмотри, что из этого вышло!
Моей руке просто не терпелось отвесить ему за это пощечину, так что я придавил ее другой рукой. Не время сейчас для встречных обвинений. Кроме того, он говорил правду. Во всем, что пошло не так, вина лежала на мне. За исключением крыс, подумал я. Крысы – не моя вина. Нет, и они тоже. Разумеется, и они тоже. Если б не я, она сейчас стояла бы у плиты, готовила ужин. Вероятно, говорила бы и говорила об этих ста акрах, но живая и здоровая, а не лежала бы в колодце.
Крысы, должно быть, уже вернулись, прошептал голос в глубинах моего сознания. Едят ее. Скоро закончат лучшее, самое вкусное, деликатесы, а потом…
Генри перегнулся через стол, чтобы коснуться моих сцепленных рук. Я вздрогнул.
– Извини. Мы вместе это сделали.
И я любил его за эти слова.
– Все будет хорошо, Хэнк; если мы не запаникуем, все будет хорошо. А теперь слушай меня.
Он слушал. В какой-то момент начал кивать. Когда я закончил, задал только один вопрос: «Когда мы засыпем колодец?»
– Не сейчас.
– Разве это не рискованно?
– Есть такое, – согласился я.
Двумя днями позже я чинил изгородь в четверти мили от фермы, когда увидел большое облако пыли, движущееся по нашей дороге от шоссе Омаха – Линкольн. На нашу территорию вторгался мир, частью которого Арлетт так хотелось стать. Я направился к дому, сунув молоток в петлю на поясе, в плотницком фартуке, в кармане которого позвякивали гвозди.