– Добро. Оставь эти двадцать восемь, добавь от себя человек тридцать и собери их всех послезавтра в Пуще-Водице в нашем санатории. К одиннадцати утра, и без лишних ушей. Я подъеду. Только все это между нами.
Светлов кивает.
Через полчасика мне хочется размяться. Я делаю перед зеркалом несколько взмахов руками, но мой взгляд опять упирается в веснушки, буквально засыпавшие мое лицо. Пропадает всякое желание. Выхожу в коридор. В конце коридора возле лестницы – наш маленький блокпост с охраной. Возле ближайшей двери копошится столяр в спецовке. Откручивает с дверей табличку. На табличке:
– И что здесь теперь будет? – спрашиваю я.
Столяр, оказывается, не слышал, как я подошел. Пугается.
– Я не знаю. Начальник велел снять, а повесить новую не говорил.
– А кто твой начальник?
– Николай Львович.
– А где он сейчас?
– У себя, только он занят…
«Ах ты ж римский гусь! – думаю я. – Занят?!»
Поднимаюсь в его приемную на третьем этаже. Секретарша из-за стола – прыг!
– Я сейчас ему скажу! – звенит тонкий голос.
– Не надо, я ему сам скажу!
Он беседует с двумя посетителями. Я узнаю их лица – депутаты. Только не помню, из чьего они клана.
– А ну выйдите на хер! – приказываю я, и оба депутата вышмыгивают. Легко и беззвучно, несмотря на свое грузное телосложение.
– У нас все нормально, – говорит негромко Коля Львович. – Никаких ЧП. Через час буду докладывать об обстановке…
– А что ты собираешься разместить в Отделе регистрации?
– Что, нажаловалась сука! – Испуганная улыбка превращается в оскал. – Я же ей не хуже пообещал, да еще и телевизор с микроволновкой.
– Оставь Павловну в покое. Не жаловалась она! Просто объясни, что будет в том кабинете!
Коля Львович перевел дух. Сосредоточился.
– С вами же невозможно спокойно говорить, господин президент! А нам часа два нужно, чтобы я все толком объяснил.
– Хорошо. Переноси встречу с послом Израиля на завтра, и жду тебя через полчаса у себя. И доклад об обстановке не забудь!
Разворачиваясь, я видел, как побледнел Коля Львович. Не могу и не хочу скрывать тот факт, что его напуганный, взволнованный вид вызвал во мне чувство удовлетворения. Почаще бы он бледнел!
18
Киев. Сентябрь 1983 года. Воскресенье. Ночь.
Дождь шелестит по листьям. Все размыто. И под ногами, и перед глазами. Осень везде, даже внутри меня. Я, несостоявшийся отец, бреду вдоль дороги домой. Усталое безразличие вдруг уступило место слезам. Слезы стоят в глазах, словно из солидарности с осенним дождем.
Я сворачиваю на Туполева. Размытый желтый цвет фонарей и такие же желтые глаза автофар – вот и все освещение этой ночи.
Над