В свое время через руки Михалыча прошло немало старых артефактов, пока однажды, связавшись «не с теми» клиентами, он попал в долги. Его поставили на счетчик, и когда месяцев через семь ему удалось выйти из дела, на радостях, (несмотря на немалые финансовые потери и сломанные ребра) он дал зарок никогда больше не связываться с антиквариатом.
Однако, трудно порвать с грехами юности. Увидев распятие и почувствовав, как старая бронза полновесно легла в ладони, он понял, что нарушит обет и оставит себе этот темный, опасный сгусток материи, вместивший в себя страсти многих веков.
Имея за плечами немалый опыт, Михалыч определил его как испанскую или португальскую работу 16–17 веков. Колониальный мастер изготовил ее где-нибудь в Бразилии, на Пуэрто-Рико или Ямайке. Распятие было лучшим из того, что попадало к нему в руки. Миниатюрность размера и особая устойчивость поставы свидетельствовали о его походном исполнении. Очевидно, прежде чем оказаться на российских просторах, оно не однажды пересекало экватор, побывав и под сенью туго натянутых парусов, и в джунглях.
Подобной экзотике, явившейся в богом забытой российской глубинке, находившейся за миллионы парсе́ков от тех благословенных берегов, Климентий не слишком удивился. В местности, где он жил, по слухам, еще лет полтораста назад имелось несколько довольно крупных поместий выходцев из южной Европы, осевших там во времена безумного царя, любившего пьянствовать в кабаках Амстердама, и разграбленных в веселые годы завезенной им же заразы – революции. Поэтому диковины, вроде этой, иногда всплывали из небытия.
Хотя прошедших революций Михалыч не одобрял, но с удовольствием принимал их запоздалые гостинцы, постепенно меняя отношение и к ним самим. Теперь он уже предвкушал, как примет участие в следующей. Корявый, густо зазубренный тесак, наскоро сляпанный деревенским кузнецом в запрошлом веке, с въевшейся ржавью от вовремя не смытой, возможно и скотской крови, с точки зрения его эстетических предпочтений, как раз подходивший для этой цели, уже давно валялся в его кладовке.
Михалыч носился с распятием неделю, почти не выпуская его из рук. Он с ужасом прислушивался к голосам на лестнице, боясь, как бы протрезвевший Валера не заявился за вещицей. Если бы это случилось, Клим был бы в отчаянии. Однако, имея еще не совсем затертый годами опыт, вернул бы ее, так как понимал, что алкаш имел к ней такое же отношение, как японский император к мешку картошки на продуктовом рынке.
За все прошедшие дни Клим только дважды рискнул выйти на улицу. Лишь через две недели присев на лавочку у подъезда, он решился заговорить со всезнающей бабой Машей – сосредоточием местных сплетен.
– Валера, – стрепенулась женщина, – Господь с тобой! Уже десять