Я вижу – купил меня купец, да и бросился ему сейчас на грудь (уже и всяки собачьи повадки знаю). Купец мало-мало на затылок не улетел, а не сердится.
– Вот, – говорит, – резвый! Вот, – говорит, – сильный!
Посадил он меня в повозку, а мне в повозке не сидится. Я прыгнул туда, где кучера сидят, выстроился на облучке, ветром дышу.
Эх, везут меня, а шерсть на мне так и расступается: отъелся в пастухах-то!
Ну, привезли меня в город, где пропажа случилась.
Услыхали люди, что кобель прибыл, бегут смотреть, кто булку несет, кто сайку, а ничего не беру. Разве кто подаст на тарелочке закусочку, – то слизну.
Построили мне в гостином дворе будочку, и меня на цепь посадили.
«Вот, – думаю, – не городской голова, а цепь на шею пожаловали, не каторжник, а к стенке приковали. Одно слово – собака!»
Сижу около своей будки – про старое вспоминать неохота, про новое загадывать – боязно.
Уж и ночь настала. Только собаки полаивают, только караульные покрыкивают. А как глухая полночь – и собаки замолкли, и караульные не кричат: все равно, как нигде никого нет.
И слышу я, идет по пришпекту, по панели, будто сенная куча катит. И прикатила эта сенная куча прямо к моей лавке. Коленком уперлась и двери выломила.
Вижу, самолучший товар набирает и кладет в тюк. И набрала этого товару самолучшего, сколько унести могла, и выходит из лавочки с товаром.
Я гляжу и думаю, как бы это ее захватить, чтобы цепи хватило.
Соскочил с будочки – да прямо на вора, едва и живого отпустил, кое-как он от меня уплелся.
А я на товар повалился и лежу, чтобы кто другой не унес.
Вот глухая полночь прошла, и опять собаки залаяли и караульные запокрыкивали. Утренняя заря настала. Вижу – обход идет, лавки осматривать.
Заходят в мою да так и стали – кругом все чисто. Крали да и украли. Ничего не оставили.
– Вот, – говорят, – триста рублей за кобеля дали, а лавка подломлена. Где он, сторож этот хваленый? Спит небось!
Пошли к моей будке и видят: весь товар тут, только что примялся маленько. Ну, взяли они из-под меня и понесли в лавку. На много тыщ украдено было. Сами и определить не могли – оценщиков приводили.
Ну, сняли с меня цепь и повели по домам обедом кормить. Опять несут булки, сайки, а я на это и не гляжу, только закусочки с тарелочки слизну, да и пошел себе!
Живу я в этом городе долго ли, коротко ли, гостиный двор караулю, а слава моя далеко покатилась.
Докатилась славушка и до самого царя.
А царь в ту пору в большой заботе ходил. У него во дворце неспокойно стало. Все, что ни есть лучшего, невесть куды теряется. До того дошло, что хоть корону руками держи.
А тут еще царица тяжела сделалась – ей время родить, а она плачет, боится… Пропадет наследник, что будет делать? И царь сомневается, так и так прикинет, а ничего не выдумает.
Ему и говорят:
– Надо этого кобеля купить, – пусть сторожит.
Царь обрадел, сейчас сряжает за мной генерала одного.
– Купи у купцов кобеля. Что запросят, то и давай.
А если на деньги