Наступила пауза. И тут, вместо речи о возможной потери потенции после такой операции, мы неожиданно услышали:
– Понимаете, со мной живет четырнадцатилетний кот – последний год он страдает сахарным диабетом и вот-вот умрет. Мне приходится каждый вечер делать ему инъекции инсулина. Я не могу лечь на операцию, я должен, я должен… – И слезы покатились уже ручьем из его глаз – когда-то ярко-лучистых, а ныне выцветших и погасших голубых глаз. – Я должен проводить моего дружка в мир иной, должен…
Мы с Димоном, видавшие много смертей, страшных и нелепых, буквально оторопели. Слезы душили меня. Я схватил открытую бутылку минералки и залпом выпил ее до дна.
Спустя сорок минут мы покинули банк. Аркадий пообещал, что последнюю свою банковскую операцию он посвятит нам и во всем поможет. Он умер на сутки раньше своего кота.
Сашка
Поверь, в этом нет никакого ерничества, это действительно и жалостливая и одновременно страшная история. Короче, слушай.
Я – молодой доктор анестезиолог-реаниматолог, усталый и измотанный ежедневной работой и десятью-двенадцати ночными дежурствами (хотя тогда я абсолютно не чувствовал себя усталым и тем более измотанным).
Я постоянно был на подъеме. У меня, молодого врача, было всего два года после интернатуры за плечами, но я уже возглавлял всю анестезиологическо-реанимационную службу нашего маленького стотысячного городка, утопающего в тайге среди гор и речек. Без сельского района, но зато в окружении зон и воинских частей, раскиданных в горной Шории и Хакасии. Зона ответственности – район в радиусе трехсот-четырехсот километров.
Вместе со мной в отделении работали еще четыре анестезиолога-реаниматолога. Первый был тихим алкоголиком в стадии деградации. Другой – сумасшедшим, уже двадцатый год собирающим самолет, постоянно меняющим жен, при этом переезжающий с квартиры на квартиру и каждый раз перетаскивающим с нашей помощью пианино и мотор от «Ан-2». И все почему-то переезжал он с пятого этажа на пятый, конечно же, в разных домах, а лифтов в нашем городке отродясь не было. Следующим был парень старше меня на два года, абсолютный пофигист и страшный лодырь. Его жена была завмагом, и посему он принадлежал к элите городка. На работе он старался не париться. Мало дежурил и все чаще брал больничные по причине подорванного здоровья неуемным жранием колбасы и тушенки (продуктов, которые в те времена считались страшным дефицитом и делили общество на классы способных и неспособных их доставать). Четвертым был Ваня… Не знаю, что про него сказать, – он был никакой. И сейчас, по прошествии лет, я не могу что-либо вспомнить об этом полудебильном, тихом, сером тридцатипятилетнем парне, единственном выходце из алкогольно-трудовой семьи в высшее образование. Вот такая славная команда была доверена мне на второй год после окончания интернатуры. Мне было