Но вот однажды летала Сильвия над полем своим любимым. И слышит, в овраге кто-то стонет. Подлетела она ближе, а там Птиц, прежде Гордый, с крылом поломанным лежит.
Склонилась над ним Ласточка Сильвия. – Что приключилось с тобой, Птиц, прежде Гордый, – спрашивает она.
И молвил Птиц ей:
– Разрушена жизнь моя. Ушел я от Марёны своей, уж и не было жизни там, одни осколки остались. Да не легко мне пришлось, крыло сломано, болит да кровоточит! – Я помогу тебе встать на крыло, – сказала Ласточка.
И стала к крылу да к ранам этим волшебный эликсир прикладывать, да трели нежные напевать, чтобы вспомнил Птиц тот раненный, что прежде Гордым был.
И казалось им двоим, что счастье, наконец, пришло. Так тепло и ласково Птиц Гордый вторил ей и взлететь высоко готовился. Да не тут-то было…
В какой-то миг всё вдруг поменялось, и поменял тот Птиц всё в жизни их.
И плакала Ласточка, рвалось сердечко, когда видела, как Морок окутывает Птица. почти ставшего вновь Гордым.
Услышав песню её кручинную, подлетел к ней Мудрый Соловей.
Поведала Сильвия, что в жизни случилось её. Что вновь гнездо разорили.
И говорит ей Мудрый Соловей:
– Всякая сила на Земле есть, что Черная, что Светлая, у всех присутствует. Лишь по-разному каждый распоряжается ею.
Ты пойми, Ластонька, тебе для того, чтобы жить, не нужно никого к себе привязывать. Лишь ввысь подняться да песню вспомнить свою. А у других иначе бывает. Марёна эта, еще с рождения от мага темного дар получила, ленту клейкую ей дали, которой, если обернуть – не оторваться. Да и силы черпать она будет, привязав к себе вожделением. Вот и Птиц, прежде Гордый, приклеен был. Не видел, не понимал, одурманенный. И знала она, Марёна, что никто от неё не вырвется. А Птиц иногда прозревал. Да силенок не хватало, потому как у Марёны талант есть – о оземь она ударится, да и предстанет перед ним то одною, то другою, и не успевает Птиц разглядеть до конца, да выводы верные сделать, как ещё с какой-то стороны повернётся.
И стало ему казаться, что так и надо. Другого-то не давали ему видеть.! Да перестаралась, видать, Марёна. Больно ранила, да крыло сломала. Решился улететь тот Птиц. Да только не может Марёна, чтобы кто-то не дал ей по —своему делать-то. А Птиц, он Прежде Гордый, уже ручной совсем был. Да, тут ты, Сильвия, – луч светлый в Мороке том! И стала Марёна думать, что не углядела она, ведь все пути дороги перекрыты были!
И каждое перышко твоё, Ластонька, тобой оброненное, к себе приклеила. А на тебя перебрасывала всё то плохое, что в ней было. Вот и накопилось, и стало твердым, да и увидел Птиц, Прежде Гордый, в ней тебя, а в тебе – её! Способная она, Марёна. И слышать тебя перестал, да и сам сказать ничего не мог, лентой клейкой всё застелено. А ты же знаешь, Сильвия, что чем больше позолоты на решетке, тем сложнее птице улететь!
– О,