Секретарша заинтересовалась: действительно, как это можно определить? Папа откусил первую, говорит: «Это – ленинградская, барахло, никогда не покупайте». Потом так же определил куйбышевскую, назвал ее самой лучшей. Секретарша, конечно, была сильно удивлена.
Пока они болтали, у Руденко настало время перерыва, и он занимался гимнастикой. Через приоткрытую дверь Руденко отца узнал (тот обладал довольно запоминающейся внешностью: большая голова, грива седых волос), но никак не мог вспомнить, где же они встречались. Закончив зарядку, Руденко вышел и сказал: «По-моему, мы с вами где-то встречались». Отец напомнил, и Руденко сразу пригласил его в кабинет.
Когда папа вышел, его окружили ожидавшие своей очереди кавказские адвокаты: «Паслюшай, каллега, как ти папал? Сколько дал? Кому?» Эти люди просто не понимали, как можно пройти к Генеральному прокурору за три конфеты.
В конечном счете, Руденко закрыл дело отцовского клиента. Видимо, отец так все представил, что прокурору оказалось проще пареной репы решить вопрос. Как они там в Москве гуляли с клиентом и пили целую неделю, я не знаю. Помню только, что отец принес домой мешок денег, на которые можно было купить, наверное, два автомобиля «Победа»…
В 1961 году по всему Союзу прогремело валютное дело, по которому расстреляли трех человек: Рокотова, Файбишенко и Яковлева. После дела Рокотова начался процесс валютчиков в Вильнюсе, и в его рамках папа защищал супругов Резницких. Суд этот был показательным, и все понимали, что закончится он печально: либо расстрелом, либо большими сроками. Отец проводил меня в зал суда в клубе МВД, где девяносто процентов публики составляли милиционеры и гэбисты, и, когда объявляли приговор с долгим сроком заключения, они устраивали бурные овации.
Отец произнес защитительную речь, которая, по сути, не имела никакого значения, потому что исход всех дел и сроки заключения были предопределены заранее, и он об этом знал. Подзащитная Резницкая понимала, что мужу угрожает расстрел, поэтому пыталась всю вину взять на себя. «Посмотхите на него, – заявляла она с сильным еврейским акцентом.– Он вообще ничего не знал. Я ему давала пять тысяч хублей, и он с некейвой уезжал в Сочи. Он даже не подозхевал, чем я занимаюсь».
Резницкому было семьдесят пять лет, и, когда зашла речь о двадцатипятилетнем сроке заключения для него, мой отец рассмешил зал, сказав: «Товарищи судьи, вы же судите не слонов, а людей. Это слоны живут по сто лет». Резницкой под бурю милицейских оваций дали пятнадцать лет. Когда огласили приговор ее мужу – двадцать пять лет лагерей, –