Летом кожа горячая, соленая, пахнет солнцем. По ногам легко хлопает длинная упругая трава, мы карабкаемся к теплице, которая живет под отвесной скалой вполне самостоятельной жизнью: старая, с загадочными голубыми материками в местах отвалившейся штукатурки, с фатальной трещиной в фундаменте – там уже растет молодая глициния. «Этой осенью надо обязательно застеклить теплицу», – говорит кто-то из взрослых, и все соглашаются. Тогда я выращу там герберы и лилии, болотные ирисы и барвинок… Надо мной смеются: «Да вокруг Зайчика барвинка этого – хоть коси его!»
«Где барвинок?» – кричу я и бегу к фонтану «Зайчик», а там – где были мои глаза раньше? – ковер из барвинка, как у бабушки в саду.
Диковатого вида барельеф – зайчик с ярко выраженной базедовой болезнью, смотрит на меня, и из его рта вяло стекает струйка воды. В голове у зайчика дырка – я вставляю туда свой безумный букет из цветов и веток и смотрю вверх. Никогда небо не кажется таким высоким, как тогда, когда смотришь на крону лиственниц.
– Сущность самоопределения заключается в следующем: тому, кто осознает кратковременность жизни, оно вовсе и не нужно. Если ты воспринимаешь жизнь как беговую дорожку, дистанцию, то надо бежать. Ну, идти.
Иванна в упор посмотрела на этого третьекурсника и сказала:
– Вы так не пройдете.
Но его не так-то просто было сбить. Он поднял бровь и сказал:
– Я уже собирался ввести понятие пространства существования.
– Нет, – сказала Иванна.
– Я попробую.
Этот юноша в белом свитере и в зеленом, несколько коротком ему шерстяном пиджачке был твердо намерен довести мысль до конца.
Иванна пошевелила ногой в тонком кожаном ботинке. Почему-то ныл cустав. И было невыносимо холодно в большой аудитории. Чего он упирается?
– Вы выстраиваете неправильную последовательность. Зачем вам эти оппозиции: жизнь – самоопределение, линейность – пространственность. Только что появилось существование. Все это к самоопределению не имеет никакого отношения. И нет понятия пространства существования. Есть категориальная пара пространство-время. Вы Аристотеля читаете?
– Читаю, – отстраненно сказал он и стал смотреть в окно, в сумерки, где строго напротив, в серой «хрущевке», зажглось кухонное окно с будуарным кремовым ламбрекеном, там был оранжевый абажур с кисточками и бело-красный набор специй на стене. Иванна машинально проследила его взгляд и почувствовала плотную и мягкую волну чужого уюта: седая женщина в зеленом с крупными турецкими «огурцами» фланелевом халатике, надев очки, озадаченно заглядывала в кухонный шкаф, доставала с верхней полки трехлитровую банку с какой-то крупой, махала рукой в глубь слабо освещенной прихожей.
Читает он Аристотеля. Все они говорят, что читают Аристотеля и Платона, и даже помнят наизусть изречение Анаксимандра о вещах – по-русски, по-немецки и на древнегреческом – штрих-пунктирный след прошлогодних хайдеггеровских семинаров. А когда нужно построить собственное размышление – рвутся за границы категориальных схем так, будто им дышать нечем, и не понимают, что именно там, за этими границами, и есть самое настоящее безвоздушное пространство. «Я так думаю», – ответила себе Иванна на свой же мгновенный вопрос: «Откуда ты знаешь?»
«Я так думаю и, по-видимому, думаю неправильно».
– Ну и читайте. Вам сколько лет?
Мальчик задумался, и Иванна рассмеялась.
– Бедный вы, бедный. Совсем я вас затюкала.
Он тоже наконец улыбнулся.
– Двадцать. Было в сентябре.
– Очень хорошо, – похвалила его Иванна. – Вот до двадцати одного года читайте Аристотеля и будьте счастливы. В двадцать один год получите право избирать и быть избранным, а также строить все и всяческие понятия.
Он задумчиво пытался подцепить какую-то ниточку на лацкане своего пиджака.
Нет, все-таки нехорошо мучить людей, особенно таких молодых, пытаться встроить их в свою дидактическую схему, наверняка не самую эффективную. Дух дышит, где хочет, само собой. Она говорила им о самоопределении, и его это задело, и он, наверное, ходил и думал, вместо того чтобы дрыхнуть в наушниках или мирно курить траву с друзьями на чужой кухне, где стены расписаны кислотными красками от пола до потолка. Иванна знала, как это бывает, когда начинаешь думать о чем-то, что не имеет отношения к жизни здесь и теперь – то есть не о деньгах, не о сексе, не о еде, карьере, больном зубе и протекающей трубе под раковиной. Начинает ныть тело. И чувствуешь тихий внутренний гул и догадываешься, что это кровь шумит и движется.