Машины остановились. Стали ждать, чтобы метель хоть немного утихла. Когда просветлело, оказалось, что совсем недалеко от нас были дома. Подъехали поближе, откинули задний борт, и нас, замёрзших и голодных, снял дедушка.
– Будем искать ночлег, – сказал он.
Варвара Игоревна пошла в один дом, а мы с бабушкой – в другой. Идти было недалеко, но мы шли по дорожке, еле передвигая замёрзшие ноги. Постучали, услышали:
– Кто там? Входите.
Мы с бабушкой зашли и стали у порога. Здесь было тепло и вкусно пахло домом. Никто нам не предложил пройти и раздеться, и мы остались стоять у двери. Совсем недалеко от нас, на выступе русской печки, горела керосиновая лампа, которая после уличных сумерек слепила глаза. Главное, что я увидела, это слева от нас, на лавке, большой бочонок воды, под деревянной крышкой, с кружкой наверху. Сразу захотелось пить.
Хозяйка хлопотала у печи. И тут откуда-то из дальнего угла раздался хрипловатый мужской голос:
– Кто такие? Откудова?
Бабушка не сразу смогла ответить – замёрзшие губы не слушались её.
– Едем из Орла в Задонск, – наконец проговорила она.
– Бегите, значит. От немца бегите, благодетеля своего, – продолжал почему-то издевательски говорить сердитый голос.
Глаза мои привыкли к свету, и я увидела у дальней стены длинный стол, над которым висела еще одна керосиновая лампа. За столом, на самом углу, сидел дед с тёмной бородой.
Бабушка не ответила ему и, наклонившись ко мне, шепнула:
– Вот погреемся ещё чуть-чуть и уйдём.
Хозяйка в это время поставила на стол большой чугунок с картошкой, а рядом миску с чем-то очень знакомо и вкусно пахнущим. А дед тем же голосом позвал:
– Долго ждать ли вас!
Из-за дверных занавесок выскочило трое взрослых ребят, а чуть попозже девочка гораздо больше меня. Они чинно уселись за стол, не обращая на нас никакого внимания.
А хозяйка из другого чугунка, что стоял на загнетке, стала быстро наливать большим черпаком суп в миски. Все стали шумно есть, стуча ложками по железным мискам. Мы с бабушкой у двери уже согрелись, и можно было уходить, но тут дед зачерпнул ложкой из чугунка большую картофелину, сказав:
– Лови, тётка, – и бросил её нам к двери.
Бабушка не успела её поймать, и картофелина шлёпнулась на пол. Я стала подбирать с пола рассыпавшуюся картошку и складывать кусочки бабушке в ладонь.
В сенях за дверью было слышно, как кто-то шумно отряхивается и топает ногами. Дверь открылась, и вошёл дедушка. Он прошёл мимо нас, молча разделся, положил на лавку у окна верхнюю одежду, одёрнул френч и пригладил пышные сталинские усы.
Высокий и крупный, он сразу занял много места в кухне. За столом наступила тишина.
– Для кого война, а для кого мать родна, – грустно сказал дедушка, почему-то глядя в угол, где темнели иконы, обрамленные белым расшитым полотенцем. И вдруг грозно: – Неплохо живём! Может, ещё и фашиста ждём?
Дед