Соболев переключил фары на дальний свет и стоял в самом начале дороги, ведущей к деревне. Справа от него в нескольких метрах, как он понял, было кладбище. Теперь он знал, где находится Петина жена. И вот вроде бы никогда не жаловался Соболев на хорошее воображение, но как будто смотрела на него сквозь деревья несчастная женщина, которой не позволили остаться на земле. Прожигала щёку взглядом. Отчаянным, молящим, полным ненависти и страха.
Костя стряхнул с себя наваждение, и покатил в сторону Позднего. Ему хотелось поскорее проехать пять километров темного леса, и оказаться в доме. Затопить печь на ночь, налить самогона и выпить, закусывая острым салом, тонко порезанным, лежащим на куске черного хлеба. И не забыть почистить лук к салу. Соболев не имел никакого опыта в употреблении домашнего самогона, но был не против приобрести этот опыт. А как? Очень просто, ведь слухами земля полнится. Читал, слышал. Значит, сумеет употребить в удовольствие, по всем правилам. Соболев думал, что картинка, которую он нарисовал себе и держал в голове, с полным ртом слюны, была не так уж плоха. Очень даже хороша и привлекательна была эта картинка.
Гэри лежал у печи, боясь расстаться с косточкой. И не жарко ему? Тем более, после ужина. А консервы алабай заглотил в одну минуту. Соболев накрыл себе поляну, налил в стакан жидкость апельсинового цвета. Выпить и закусить уже хотелось безумно, но Костя на мгновение залюбовался делом рук своих. Всё было красиво, самобытно, и очевидно вкусно. Он махнул полстакана самогона, который оказался ничуть не хуже заморского Джека Дэниелса, а то и лучше. Откусил от сложного бутерброда, – кроме хлеба с салом еще майонез и лук, – и зажмурился от удовольствия. Как же хорошо-то, Господи. Прекрасное тепло разлилось по крови, наполняя её ни с чем не сравнимым чувством покоя и уверенности, и в этот блаженный момент в окно неожиданно постучали. Соболев ощутил лёгкую досаду, но без какого-либо