– Смотри, говорю. Мальчишки у нее. Нам мяса тоже надо. Она вон неизвестно от кого нагуляла…
– Чего это неизвестно, Галюнь. Известно. Посадили Серегу.
– Вот я и говорю, не надо неизвестно от кого детей носить. Ворье.
– Трудно женщине одной.
– Это мне с тобой, шалопаем, трудно! Другие вон. А ты!
Петька замолкал и думал о чем-то, мрачнел ненадолго. А потом взгляд его опять теплел.
– А что, Галина Васильевна, коли опять мясо в заказе будет, заготовим мы с тобой знатный шашлык и пойдем к морю.
– Чего это. Все ты сашлык, сашлык! Да на море.
– Мясо в уксусе замачивается. С луком, говорю. И жарим на углях. Технология!
– Не люблю я море! Воняет там гнилым.
– А коли ветер? Дойти до моря вдвоем уже дело, Галюня. От моря добреют…
Но вместе на море дойти так и не привелось.
Заказы исчезали на их пятиметровой кухне, деньги пропадали в загашнике.
А Петя неизменно ходил на завод и с завода, сопровождаемый грустными взглядами местных барышень.
Они старались как-то сойтись с Петей, и вовсе не для тайных утех. Просто разговор с ним был для всех радостью и даже как будто отдыхом. А он не отказывал никому ни в помощи, ни в разговоре.
Красивый, добрый, бесхребетный.
Если б не она, то все бы раздал, всем бы помог да по рукам и пошел. И пусть стервью кличут.
А он как будто бы и вправду, пока жив был, смягчал ее. Умел как-то подход найти.
И когда они после ругани, разговоров и любви засыпали под утро на полуторной кровати рядом, то она становилась совсем другой, обвивала его, как трава ствол дерева, прижималась и шептала:
– Эх ты, Петька-шалопай.
– Нам бы мальчика, Галюнь…
– Куда – сюда, что ль?
– Да хоть бы и сюда, потеснимся.
– Спи уж, потеснится он. Вот дадут от завода чего побольше площадью, тогда…
– В доме-то лучше было, просторнее.
– Еще что?
– А еще нам с тобой до моря бы дойти, шашлык, понимаешь…
– Хорошо, вот премию получишь…
Прошел уже не один десяток лет с тех пор, как умер Петька, а его все вспоминают.
На рынке и в храме бабульки, да и мужики – те, что выжили после девяностых… Точно Петька этот оставил какой-то след, что-то такое сделал, что вспоминают они все, да не говорят.
– Хороший мужик был. Душевный.
– Душой ласковый.
И умер Петька не по пьянке. Опять помогал на втором этаже антенну закреплять. Лестница деревянная подломилась. Упал, спиной ушибся.
Домой сам пришел. Лег, таблетку анальгина попросил. Ночь простонал, а к утру и глаз не открыл.
И сказал только странное, в бреду, наверное:
– Галюнь, скажи Васе, что там, во дворе, у сарая, я хороший инструмент запрятал, хотел его пользоваться научить, как вырастет.
– Какого Васю, какой сарай, какой инструмент, от кого запрятал?
Она не понимала, что Петя помирает, думала, отлежится.
– От тебя. Ты бы не позволила…
Но