– Чего это вы, ребятишки, тут делаете?
Ванька теодолит в охапку – и деру. Мишка свою рейку, возле пожарки оставленную, тоже схватил. А моя-то как раз перед носом у тети Шуры.
Забежал за угол. Жду. Подсматриваю за тетей Шурой. Рейку она не забрала. Может, не обратила внимания, может, для приманки оставила – подойду, а она хвать за шиворот и к немке на опознание. А пацаны наверняка уже дома и двери заперли. Один я как привязанный. Смотрю, Танька Лагутина из бани вышла. Неужели, думаю, и вправду видели? Очень уж складно сказка складывается. Хотя Ванька и заранее мог знать, что она в баню собирается, они ведь рядом живут. И немку с географичкой встретить мог. После Таньки еще несколько распаренных теток вышло. Рейку мою не трогают. Тогда уж и я осмелел.
Подкрался. Схватил. И дай бог ноги…
Нашел пацанов. Врете, говорю. Ничего вы там не видели. Мишка орет:
– Честное комсомольское!
Ванька матерью своей клянется. Причины разные придумывает: и амбразуру в стекле могли тазиком закрыть, и дверь в парилку открыть, лампочка могла погаснуть – на ходу сочиняет. Сознался только в том, что никакого задания от Паши не получал, сам кино организовал.
Смачно врали, но я все равно не поверил.
Потом, года три спустя, собрались как-то перед уходом в армию. Ладно, говорю, мужики, признайтесь, что ничего не видели. И, представляете, не сознались. Насмерть стояли, как гвардейцы. Я их и вместе пытал, и порознь, и трезвых, и пьяных – бесполезно.
Может, и взаправду видели?!
Еще раз о чужих яблоках
Просто так и чирей не садится. Если родился в поезде, значит, до смерти по дорогам мотаться. Шестнадцати не исполнилось, а мне уже командировку выписали. У Паши, мастера нашего, случились какие-то осложнения со Спартаком Ивановичем. Крапивник говорил, что они подружку не поделили. Может, и так, а может, и по-другому.
Только спровадили Пашу делать съемку в деревне. Сослали за двенадцать километров от поселка. Впрочем, Паша не унывал. А мы – тем более. Свободушкой дохнуло. Не сказать, что мамаши слишком притесняли, но любой поводок всегда удлинить охота, даже самый длинный.
Первая командировка – это все равно что первая любовь или что-то вроде этого.
Заявляемся в деревню, и не какими-нибудь пучеглазыми дачниками, а самыми настоящими геологами, первооткрывателями земных и подземных кладовых. Если у себя в поселке на этих залетных птиц мы, разинув варежки, пялились, то в деревне уже сами, как павлины или страусы. Ванька с теодолитом на плече вышагивал перед домами, задрав нос, и до того довыступался, что врюхался в канаву и чуть прибор не расколотил. А выступать было перед кем. Если не в каждой избе, то через одну – питерская гостья. После блокады Питер опустел, вот и рванул туда деревенский народишко. А наши ровесники к бабушкам своим уже, как взаправдашние столичные гости, едут на каникулы поправлять чахлое здоровье чистым воздухом и парным молочком. Ну а местные красавицы этим молочком круглый год и потчуются, и умываются,